Аюми не отвечала, ее беловолосая голова подергивалась. Черные глаза потеряли блеск: два матовых шарика в глубоких веках, таких морщинистых, что походили на ореховые скорлупки. Ее запах заставлял его думать о далеких берегах, на которые ему никогда не ступить.
Духи не знают старости. Время проходит мимо них, как ветер сквозь листья, но в этот момент Хранитель осознал, что для Аюми время было чем-то иным. Он взял ее лицо в колыбель своих ладоней и всмотрелся в черты, узнавая заново. Взгляд ками, привыкшего видеть вечность, встретил Аюми. Морщины, словно нити времени, протянулись по некогда нежному лицу, волосы стали серыми и тонкими – не черное полотно, а сырой шелк.
Девушка не ответила ему.
– Что с тобой, Аюми? – прошептал он, не веря своим глазам. – Ты заболела?
– Нет, – засмеялась скрипуче девушка и накрыла его руки своими ладонями, дрожащими сухими. – Я просто старая.
Для Хранителя старость была пустым звуком. Лес погибал и возрождался в зеленых побегах. Цветы, что рассыпались прахом, весной снова радовали взгляд. Замерзшие речные воды в оттепель вновь наполняли русла.
Смерти не существовало, значит, и старости не могло быть.
– Я сварю суп, и тебе станет лучше, – убежденно кивнул Хранитель.
Он научился готовить ради нее, хотя ему не нужна была пища. Еда была зельем, которое всегда возвращало на ее щеки румянец. Он сварил крепкий утиный бульон, принес из леса травы и съедобные плоды. Суп, дымящийся над маленьким костром, наполнял чащу ароматом.
– Попробуй, – сказал Хранитель, держа чашу перед ее губами. – Это должно помочь.
Аюми попыталась улыбнуться, но в ее глазах мелькнула тень беспокойства. Она выпила горячий суп, но лицо ее осталось древесной корой, а волосы – паутиной.
– Я… не понимаю, – прошептал Хранитель. Каждая ветвь в Море Деревьев подчинялась воли своего Хозяина, но это выходило из-под его контроля.
Вскоре она не смогла встать с места. Старое тело становилось все тоньше, слабее и бледнее. Хранитель пытался найти лекарства в лесу, но даже его волшебные травы не приносили облегчения. В отчаянии он обратился к ямаубе, и та поведала ему истину.
– Ты человек, – сказал он Аюми. – Ты умираешь, а я не могу этого остановить.
Аюми слабо кивнула, не открывая век.
– Я была счастлива в этом лесу, – прошептала она. – Но время меня нашло даже здесь.
В Море Деревьев пришла зима, и Хранитель впал в отчаяние, наблюдая угасание своей возлюбленной. Он возненавидел себя и свою вечную жизнь, и теперь каждый лист, каждый дух, каждая падающая снежинка были лишь напоминанием неизбежного.
Если Аюми умирает, пусть все умрет. Хранитель сидел рядом со своей любимой, обнимая ее. Он чувствовал, как ее дыхание становилось все тоньше, а сердце замедляло свой ритм. Вечный лес, который был его домом, его телом и душой, стал тюрьмой, где каждый шепот ветра напоминал о том, что уходит свет.
– Я тоже умираю, – прошептал он, чувствуя, как его душа замерзает. – Без тебя здесь не осталось ничего.
Ее вздох сорвался облачком пара, но следующего не последовало. Он поцеловал ее ледяные губы, прощаясь.
Затем Хранитель лег рядом с Аюми, и зимний лес поглотил их обоих.
…Пока дух не почувствовал, как нечто буквально выталкивает его из сна. Это был острый и пряный запах.
– Я не позволю тебе умереть, Джуро, – сказала ямауба, чьи руки были в крови. – Ешь. Лес отбирает. Лес дает.
Все плыло перед его глазами. Он увидел темный истекающий дымом и патокой сгусток, горячий, влекущий его. Не понимая до конца что делает, Хранитель вонзил острые лисьи зубы в сладкую плоть, и это было вкуснее, чем самые нежные ласки Аюми.
Это была ее любовь. Ее суть. Ее сердце, которое горная ведьма скормила лесу.
И лес проснулся.
У страшных слов голос твоих любимых
Дни были быстрыми, а ночи – короткими. Проснуться. Умыться в ручье – ледяной! Отправиться с Джуро на тренировку, где я чувствовала себя неловко, а он смотрел и почти не моргал. На четвертый или пятый день мои руки перестали дрожать от тяжести тренировочного меча.
Погреть пару котелков с водой и помыться. К этому я все еще не привыкла. Утомительно и все равно холодно.
Дальше – обед, который надо было приготовить самой, потому что Хона возвращалась только ночью, а просить у ханъё из деревни я не хотела. Потом приходила Каори и уводила меня в лес, учила ходить тихо, читать следы и собирать только нужные растения и грибы. В спокойные дни я выбиралась в деревушку, играла с детьми и всеми силами избегала Аки, что становился день ото дня темнее лицом. Он явно что-то замышлял. Я не хотела в этом участвовать.
Повторить. Повторить. Повторить.
Мне было неприятно оттого, как все вокруг добры ко мне. Это казалось неправильным. Я же их обманываю.
В какой-то момент я перестала считать дни и испугалась этому. Прошлое словно отступило в тень. Я забыла, что для меня главное.
Вот как, оказывается. Если дать себе время, то все получится пережить. Чувства и эмоции тускнеют быстро, а без них страшные события становятся просто неприятными воспоминаниями.
Здесь, в лесу, все шло своим чередом, дни сменяли ночи, но само время, сам мир – все это остановилось.
Мне приходилось напоминать себе о реальности. Вот уже третий день подряд я приходила к той реке рядом с водопадом, которую показал мне Джуро. Я смотрела в черные зрачки Амэи, кривила чужие губы и сжимала кулаки. Только так просыпалась злость.
Я смотрела и смотрела до тех пор, пока сквозь чужие черты не начинали проступать мои собственные. И тогда я повторяла молитву:
– Я Соль ши Рочи. Дочь Рюичи ши Рочи и Юки ши Рочи. Я человек. Хэджайм ши Тайра предал нас. Он убил Сина, убил отца, а меня с Амэей бросил в публичный дом. Я спасу ее. Я отомщу ему. Я не забуду. Я больше не позволю сделать себе больно. И никогда не буду слабой. Никогда.
Скоро все это, все Море Деревьев, Джуро, Хона и Каори тоже останутся в прошлом и станут воспоминанием. А я, Соль, пойду дальше, потому что дел у меня много и они не ждут.
Месть, долг. Несчастная служанка, оставленная мной в публичном доме. Дядя и кузен, которым надо рассказать правду о случившемся.
И Хэджайм, которому надо перерезать горло.
Я отдохнула, набралась сил и с каждым днем я все чаще думала: скоро, скоро, еще немного, и я уйду. Незаметно, тихо, так, что никто не поймет, куда я делась. Но почему-то не двигалась. Просыпалась, шла умыться, тренировки, приготовить обед…
А потом пришли сны. Они повторялись снова, и снова, и снова.
Син, которого избивает Хэджайм. Хэджайм, который улыбается мне, пока я лежу, скованная страхом, а потом подходит и снимает с моих плеч белое кимоно. «Ты – моя», – говорит он, и я целую его по своей воле. Я, что стою перед зеркалом и вижу, как мои голубые глаза вытекают и бегут по щекам, а на их месте прорастает одно, два, три дерева, целый лес. Отец. Он прижимает меня к себе, и мое тело ломает стрелы. Мама. Я не вижу ее лица, его закрывают длинные черные волосы, но она в белом. Она идет в горы и вырывает из своей груди сердце. Там, где падает кровь, распускаются алые паучьи лилии. Джуро срывает их, вставляет сухие стебельки в мои волосы, а цветы становятся шпильками, что царапают мою голову. Но красота требует жертв. Меня обнимает тетушка. Тоширо кормит ее гортензией и плачет, а я вдруг понимаю, что все они, все, совершенно все мертвы.
Пока я радовалась жизни в краю горных ёкаев и лесных ками, они могли быть уже мертвы. Тоширо, дядюшка, Амэя…
Я потеряла счет времени. Проснувшись в липком поту, в полной тьме я начала загибать пальцы и с ужасом поняла – Хэджайм уже должен был вернуться в чайный дом госпожи Сато. А значит, Амэя…
