— Как я ему скажу, что масочник?
— Так же, как сказал мне.
— Ты другое дело.
— Почему?
— Потому что… там ситуация была, когда нельзя было не сказать, а тут…
— Так не говори. Скрывал же ты свой дар все это время, причем весьма успешно скрывал. Так что, вряд ли он поймет, если ты сам ему не скажешь.
— Я не могу. Не могу так, — в голосе шута появилась обреченность. Ставрас глубоко вздохнул и протянул к нему руку.
— Иди ко мне.
— Зачем? — а вот теперь вопрос прозвучал настороженно.
Лекарь усмехнулся.
— Не беспокойся, никаких непотребств. Просто погреться хочу, да и спать маленьким мальчикам давно пора.
— А взрослым дяденькам? — бирюзовые глаза шута хитро прищурились.
Ставрас так же хитро улыбнулся в ответ.
— А взрослым дядечкам спокойнее, когда некто очень беспокойный и создающий массу проблем, мирно сопит под боком, а не шастает неизвестно где.
— Я не собирался никуда отходить, — запротестовал шут.
Но лекарь перестал улыбаться, коротко вздохнул и повторил уже серьезно:
— Не важно. Просто иди сюда.
Шут взглянул на его протянутую руку исподлобья, но все же подошел и лег рядом с ним, лицом к огню. Ставрас подгреб его под себя, и задумчиво произнес:
— Почему ты боишься сказать ему? Страшно, что отвернется?
— Я не знаю. Просто, я так давно скрывал это в себе, что кажется странным делиться с кем-то, — отозвался шут отстраненно. — А знаешь, что самое смешное?
— Не знаю. Расскажи.
— Вот вы все рисуете масочников, как этаких монстров и все такое прочее, а мы… мы были самой обычной семьей. Нет, честно. Никто нас не воспитывал злодеями или еще кем, да и не были мы ими… по крайней мере, до посвящения, — последнее Шельм прошептал совсем беззвучно, но Ставрас все равно расслышал, не в звуках, в мыслях.
А потом мальчишка вытолкнул его из себя. Лекарь замер за его спиной, словно человек, внезапно наткнувшийся на стену. Но, опомнившись, резко прижал к себе так, что дыхание перехватило.
— Ставрас! — сдавленно возмутился шут, но тот уже зарылся куда-то ему в затылок и выдохнул.
— Не делай так больше.
— Я не хочу, чтобы ты видел! — запротестовал Шельм и резко оборвал себя на середине вдоха, почувствовав прикосновение губ к незащищенной коже шеи.
— Ты знаешь, что это считается невозможным, разорвать установленную запечатлением связь между драконом и человеком?
— Я не разрываю, я просто не хочу, чтобы ты смотрел сейчас.
— Почему? Не доверяешь?
— Нет. Доверяю, просто…
— Шельм?
— Это больно… — зашептал шут, и в его голосе зазвенели невыплаканные детские слезы. Лекарь сразу же разжал удушающие объятия, но мальчишка не отодвинулся, так и остался лежать, плотно прижавшись спиной к его груди, словно крадя удары сердца, словно заставляя свое собственное биться с ним в унисон. — Я не хочу вспоминать, — пробормотал он, сминая в пальцах край одеяла, на котором они оба лежали.
Ставрас выдохнул ему в волосы, щекоча дыханием, и так же тихо произнес:
— Не нужно, если не хочешь. Но больше не выталкивай меня так, это напрягает, знаешь ли. А я уже слишком стар для таких потрясений. Что будешь делать, если скончаюсь от инфаркта?
— Привяжу ниточки и буду дергать, чтобы шевелился и не вздумал концы отдать, надо же оправдывать свою маску, — хмыкнул Шельм.
Пальцы, стискивающие покрывало до побелевших костяшек разжались. Дыхание, сбившееся от неприкрытости чувств, начало выравниваться и он постепенно расслабился, снова доверчиво принимая тепло, которым делился с ним лекарь.
— Впусти меня, — прошептал Ставрас, опять зарывшись лицом ему в волосы. — Мне не нужна твоя память, сам расскажешь, если захочешь. Я просто хочу слышать тебя.
— Зачем?
— Мне так спокойнее.
И шут впустил, снова открывая ему доступ в свое сознание.
— Знаешь, это ужасно непривычно осознавать, что теперь все время под присмотром.
— Ничего, привыкнешь.
— А если не привыкну?
— А вот "если" быть не может.
— Почему это?
— Потому что ты сам с каждым днем все больше открываешься передо мной, Шельм Ландышфуки.
— Угу. Только ты передо мной открыться не спешишь.
— Откроюсь, не переживай. Чуть позже.
— А почему не сейчас?
— Еще не дорос, — отрезал Ставрас.
Шельм возмущенно засопел, но возникать на эту тему больше не стал. А потом, уже засыпая, все же пробормотал:
— А полетаем еще?
— Полетаем. Если ты заснешь, наконец.
— Да, сплю я, сплю…
Но полетать им опять не дали. Правда, виной всему был на этот раз вовсе не Веровек, сам подскочивший, словно ошпаренный, когда чуть в отдалении раздался мелодичный, совсем не волчий вой. Вот это-то и испугало, вынуждая волоски на коже встать дыбом, и проснуться, невзирая на усталость.
— Что это? — полушепотом выдавил из себя королевич, хватаясь за меч, который теперь всегда клал рядом с собой.
— Чумрики, — равнодушно отозвался Ставрас, но за меч хвататься не стал.
Шелест, стоящий у березы рядом с нервно прядущим ушами конем Веровека, покосился на него и фыркнул, словно насмехаясь над дичью, возомнившей себя хищником.
— Кто? — изумленно выдохнул Веровек, название живности ему показалось весьма глупым и каким-то даже безобидным.
— Большие луговые собачки, — пояснил вместо вставшего на ноги лекаря, шут, оставшийся сидеть на одеяле.
— И что?
— И то, что они размером со взрослого медведя, имеют на каждой лапе солидный набор когтей и, в отличие от своего полукрысиного прототипа, плотоядны.
— Так чего же ты сидишь тогда! — возмутился Веровек и словно в ответ вой повторился, но уже совсем близко.
— Жду, когда подойдут ближе, — каким-то до безобразия ровным голосом, произнес Шельм.
Веровек окончательно растерялся и, подойдя к лекарю, вопросительно заглянул в глаза.
— Не беспокойся. Если Шельм спокоен, значит, знает что делает.
— Ты в этом так уверен? — недоверчиво покосился на шута королевич.
— Уверен, — убежденно отозвался лекарь.
— Что нам делать, пока он тут медитирует?
— Уже ничего, — криво улыбнулся Ставрас.
И даже не отшатнулся в отличие от Веровека, когда прямо перед ними из темноты вынырнула оскаленная морда с жуткими саблевидными передними резцами. Зверь коротко рявкнул и всей тушей плюхнулся прямо под ноги лекаря, заискивающе завиляв лысым куцым хвостиком.
— Ну, вот видишь, — наставительно произнес лекарь, протягивая руку и, словно собаку, гладя предводителя чумриков по голове, покрытой темно-бурым мехом.
