— Хотя бы и за него, — сказал Дейди. — Потому что, если бы оно не раздавило «Вепря», вот так же оно могло бы раздавить «змею» Дьялверов, скажем. Или твою.
— Мою — нет. — Это уж вмешался Кормайс, сын Кормайса. — Я б так глупо не подставился.
— У вас в округе уже есть один такой, который считает, что мой родич был сам виноват, — сказал Дейди, едва сдержавшись. — Йолмером его зовут. По уму вы, я вижу, с ним на пару.
А Гэвин, которому, как вождю, следовало бы прекратить все это, сидел себе, словно ничего не замечая, и беседовал с Йиррином через плечо вроде о чем-то своем. Тут уже и Ямхир вмешался и начал говорить, что, мол, такие слова между порядочными людьми ничем иным, кроме как поединком, кончать неуместно. И Йолмер (его только не хватало) начал вопить, что его, мол, не поняли, а он, мол, говорил совсем другое. И тут Долф Увалень, пристукнув кулаком по колену, молвил так:
— А если б вы послушали, что ваш предводитель может вам сказать.
Когда Долф Увалень говорил что-нибудь, и говорил громко, тут уж все поневоле замолкали и прислушивались — это все равно, как нельзя не прислушаться, если кит зашумит. А Гэвин встал и сказал, с усмешкой оглядывая всех:
— Что я могу сказать? Если б Дейди имел право потребовать платы за смерть «Вепря», вот тогда был бы разговор. А права такого он не имеет. Он не капитан, это первое. А второе — он не полный Румейр.
— Я человек из дома Румейров, — проговорил Дейди, дрожа, но уж не от страха, конечно.
— Да? — спросил Гэвин, усмехаясь.
— Восемь зим назад, и все это знают, отец принял меня в род как положено, на пиру, — сказал Дейди.
— А у тебя здесь есть шесть законных свидетелей, которые там были и клятвенно могли бы это подтвердить?
Дейди молчал. Потом Сколтиг, сын Сколтиса, засмеялся и сказал:
— Его свидетели на дне морском.
— Вот, — хмыкнул Гэвин. — Когда потребуют эту плату законно, тогда и будем разбирать.
А коли Гэвин говорил что-нибудь в совете, — во всяком случае, тогда он завел себе уже такую привычку, — он говорил так, точно никаких других мнений и быть не может и точно всем остальным ничего и делать не остается, кроме как соглашаться. Все и соглашались. Согласились и на этот раз. А Йиррин, сын Ранзи, сказал так:
Шести языков
Не нашел Дейди,
Чтоб подтвердить то, что было
Восемь зим назад.
Но вот что было
Нынче — подтвердят
Десять «змей» и его клинка
Щедрая жатва!
И больше на этом совете не случилось ничего, о чем рассказывают.
Потом, уж совсем ночью, когда Йиррин с Гэвином оказались как-то на мгновение от других в стороне, — даже дружинники Гэвина не могли расслышать, хоть костер их был рядом, — Гэвин сказал:
— Ты не Палли Каша. Мог не щеголять сегодня, как легко стихи у тебя сходят с языка.
— Не мог, — ответил Йиррин.
— А по-моему, мог.
— А по-моему, не мог.
Гэвин помолчал.
— Твое дело — хвалить добрые удары, — согласился он наконец. Но тут же добавил: — А мое дело — чтобы у меня на совете прекращалась грызня.
сказал Йиррин, -
Тропинки в горах —
Лучше быть они не могут
И мужчин в горе.
— Это мне, по-твоему, горе глаза застит?!
Йиррин уже почти притерпелся к тому, что порою Гэвин чересчур похож на свою сестру. Но тут и он не выдержал.
— Хочешь так понимать — понимай так! — сказал он. — Только ты мог бы и заметить, что «Вепрь» потонул не у тебя одного, и люди «Вепря» не у одного тебя погибли, но и у Румейров тоже!
И оба они остались не очень довольны этим разговором. А скелы об этом походе утверждают, что на следующий день Йиррин сказал еще такую «прядь» в четыре строки:
Приплывет домой
«Вепрь» не морями,
Не тропой глубин лососьей —
Памятью людской.
А Дейди Лесовоз подарил ему десяток звеньев из своей золотой нашейной цепи. Это была единственная драгоценность, что у него осталась, и то чудом, но он очень не любил оказываться у кого-то в долгу, этот Дейди.
А еще той же ночью был другой разговор, никем лишним не услышанный, между Сколтисами. О нем ничего не рассказывают в скелах.
Сколтисы все были, как уж говорено, друг на друга похожи нравом, но разнились все же чуть-чуть, если приглядеться. Сколтиг — попроще, и на то, чтоб решить, скор, и на то, чтоб передумать; Сколтен поспокойней братьев (вот по нему как раз видно, что внук Йолма, только в бою он и показывался по-настоящему); а старший — подлинный Сколтис, и лучше всего ему из троих подходило зваться «морским князем», как зовут капитанов порой. Он был добродушный человек — от здоровья и от нестарых лет; добродушный так, как бывают князья, или еще пышноусые, как солнце, тигры, что живут в уремных лесах на материке, — у них глаза цвета топазов, пронизанных светом, и порою они выходят на дороги, садятся и с любопытством подолгу смотрят на прохожих, поигрывая концом длинного, как сам тигр, хвоста.
Вот такой тигр однажды вышел из леса перед Айзрашем Завоевателем, когда тот ехал в столицу, в те давние, туманом перевитые времена, что так красиво выглядят в скелах о старине. Тигр вышел навстречу королю Айзрашу, первому этого имени, первому королю народа йертан, как зовут себя сами северяне. И король остановил коня, а конь не испугался, королевский конь, не боявшийся ничего на свете, зато лошади всадников свиты вздыбились… А когда, поглядев ему в глаза своими топазовыми яркими глазами, тигр мягко поднялся и ушел, — только качнулся у дороги папоротник, — Айзраш Завоеватель сказал:
— С сегодняшнего дня это будет королевский лес.
И человек, обученный в Вирунгате хитромудрому искусству этой страны приковывать к свитку слова цепями значков из туши, записал это черною вязью на белом шелке и составил королевское повеление для всех, кто признает над собою власть Айзраша, видевшего, как горят развалины прекрасной Симоры, и сказавшего тогда: «Вирунгат — был. Я. — есть», и еще — добавляют рассказчики — король, оглянувшись на то, как работает кисточка писца, усмехнулся в усы и кивнул на заросли, где исчез тигр:
— А уж если по правде, скажу я вам, это его лес. Поэтому охотиться там не советую…
Король Айзраш тоже никогда не охотился в том заповедном лесу. Впрочем, ему было не до охот. А и будь на них время, наверное, не заглянул бы сюда: даже горные львы, встретившись с тигром, понимают — этот не будет их подданным. И ничьим…
Так вот, Сколтис, сын Сколтиса, был добродушный человек, но добродушие его на незаконных сыновей не распространялось. Поэтому, когда Сколтен сказал ему:
— А ведь он может и с кем угодно так обойтись, вот как нынче с Дейди, — Сколтис ответил только:
