Быть может, Кейбл прельстится возможностью перебраться наверх?
— Раз тебе известно, кто я, то ты должен понимать — моя семья богата, — Иттан убеждал тихо, но уверенно; как обычно говорил с нерадивыми студентами факультета, наставляя тех на путь истинный. — Я заплачу за свободу Таи столько, сколько ты попросишь.
— И во сколько монет ты оцениваешь её? — прорычал Кейбл, обозлившись.
Кровь под коркой сочилась. Незаживающая рана причиняла Кейблу неудобства. Он никак не мог усесться поудобнее, трогал бок. Иттан не видел его лица, но уже различал очертания нескладного тела. Выпирающий живот и узкие плечи. Топорщащиеся уши. Волосы рыжие, словно налитые медью.
Иттану понравилась боль. Как изысканное блюдо, как заморская выпивка, как гроздь спелого винограда, привезенного с Островов Надежды — боль была чем-то невероятно сочным.
Но пока он не смог распробовать её послевкусия.
— Три сотни золотых? — спросил Иттан, облизывая пересохшие губы.
Кейбл присвистнул.
— Звучит аппетитно!
Он достал что-то из-под пояса. Нож. Приставил тот к стянутым запястьям пленника. Холод стали коснулся кожи. Кейбл провел по веревке, раз-второй-третий. Но, лишь надрезав путы, остановился.
— Всё очень и очень замечательно, — усмехнулся он, поднимая нож и выставляя его перед глазами Иттана. Тот смотрел на сталь безбоязненно. — Деньги, золото, статус. Ты красиво ведешь разговор. Есть одно маленькое «но». — Острие ткнулось под правый глаз, провернулось. Но не надавило. Иттан сглотнул. — Ты — дезертир, Берк-младший. — Лезвие переместилось к щеке. — И твой папаша будет первым, кто откажется от тебя. Твоя семья наречет тебя предателем. — Коснувшись рта, оно двинулось вправо и вверх, заставляя Иттана улыбнуться краем губ. — У тебя нет ни монеты. Ты беспомощный слепец. Ты туп, раз пытаешься убедить меня в обратном, но ещё тупее, если веришь в свои слова.
— Послушай…
— Заткнись! — прорычал Кейбл и ударил кулаком по виску, на миг выбивая сознание. — Ты спал с моей женщиной! — Он ухватил Иттана за воротник куртки, прижал к стене.
Кровь прилила к затылку.
Бил короткими быстрыми ударами. Сначала — вполсилы. После, разгорячившись, молотил без разбора: по лицу, телу, ногам. Не давал возможности сгруппироваться, прикрыть голову. Несвязно бормотал. Смеялся, и капли воды, стекая по стенам, вторили его смеху.
Его голос вскоре перестал существовать, как и всё прочее. Затопленный город растворился в кровавом месиве. В хрусте сломанных костей. Остались лишь багрянец перед глазами и боль, заключившая Иттана в броню. Ставшая им самим.
— Киньте его в глубины. — То ли шепотом, то ли воплем донеслось сквозь кисель в ушах. — Пусть подыхает.
Переломанные кости молили о скорой смерти, потому то, что когда-то было Иттаном, широко улыбнулось.
На уличном прилавке были выложены пирожки: с яблоками и бузиной, с потрохами, с капустой. Заветревшиеся за день, подгорелые с бока или недопеченные, выглядели они удручающе. Неудивительно, что эта лавка не пользовалась спросом. А вот завлекательная вывеска, разукрашенная углем и мелом, привлекла взгляд. И слов на ней было много — почти как в книге.
Тая вперилась взглядом в текст. Лавочник, тучный и усатый старик, вылез наружу, пригрозил клюкой — именно ей он отгонят мелких воришек от ароматной — но чаще смердящей — выпечки.
— Пошла отсюда, попрошайка! — Потряс кулаком.
— Я просто смотрю, — огрызнулась сбитая с мысли Тая.
— А нечего смотреть. Иди-иди. Не отпугивай добрых людей своим видом.
Тая молча выудила из кармана монету и бросила её к ногам лавочника. Попробовав серебро на зуб, тот успокоился.
— Что вам упаковать? — елейным голосом спросил он.
— Я просто смотрю, — повторила Тая, уставившись на буквы.
Он пожал плечами и скрылся в глубинах лавки. Тая стояла. Читала одно и то же. Выпечка. Свежий хлеб.
Ну же!
Сладкие пироги.
Рулеты.
«Пожалуйста», — думала Тая, вглядываясь до черных пятен перед глазами.
Нет, вывеска не была книгой, а потому Слова из неё не рождались.
На душе поселилась глухая пустота. Впрочем, а была ли душа? Ту, израненную, истекающую гноем, давно вымыло слезами. И когда слезы кончились, не осталось ничего, за что стоило бы бороться.
Тая жила по привычке.
В первые дни своего возвращения она ещё не угасла. Кидалась на Кейбла, молотила по нему кулаками, выла раненым зверем, заклинала сказать, где Иттан.
— Твой дружок ушел, — просто отвечал Кейбл, а в глазах его горела усмешка. — Он на коленях умолял не убивать его, и я был так великодушен, что попросил ребят вывести его наружу. А теперь цыц! — отвешивал оплеуху.
Слизывая кровь с губы, Тая приходила в чувство.
— Я тебе не верю, — твердила она, когда Кейбл покидал её нору, оставляя наедине со своими кошмарами.
Затопленный город существовал как прежде, но Тая перестала быть его частью. Избегала общения, волком глядела на собратьев. Сбегала ночами, чтобы быть пойманной в очередном переплетении туннелей и приведенной к Кейблу.
— Перестань, — просил он сначала ласково, а после бесился и избивал в полную силу, оставляя на теле лиловые синяки. — Тая, хватит уже.
— Нет, — упрямо отвечала она.
Отказывалась есть, дни проводила в своей нише, вжавшись в лежанку. Придумывала планы. Осуществляла их.
Пыталась.
Боролась.
Не сдавалась.
Искала Иттана.
Пока одним вечером — или утром, а возможно, и ночью — Кейбл не разорвал тишину её темницы.
— Деточка, послушай. — Он пригладил её давно немытые волосы, намотал локон на палец. — Этот парень мертв. Я приказал выбросить его в низины, где его наверняка сожрали подводники. С тех пор о нем не слуху. Мертв, понимаешь?
— Ясно, — сказала Тая потухшим голосом.
Она с самого начала знала, что Иттан погиб — но пока не услышала искреннего признания Кейбла, отказывалась верить в очевидное.
— Ясно, — повторила, когда Кейбл ушел. — Мне всё ясно.
Вместе с Иттаном умерла и она. То существо, что двигалось, говорило, жило и дышало, не было Таей. Её копией или оболочкой, но не более.
А ночами, когда звезды усыпали небо над столицей, Тая выбиралась на поверхность — теперь Кейбл отпускал её, потому как убежать оболочка была не способна. Ветер бросал в лицо метель. Мелкие колючие снежинки резали кожу. Она смотрела вверх и вспоминала.
… На крепостной стене никого. Гарнизон спит, разве что в окнах Дома утех мерцают огни лучин.
— Это созвездие воина. — Указательный палец Иттана прочерчивает дорожку из пяти звезд.
