Сандер, не знавший о том, что Бенедикте рассказала ему обо всем, уже ждал его возле липовых деревьев, воздевших свои черные, обнаженные ветви к серому зимнему небу. Сандер увидел, как мальчик сначала замедлил шаг, а потом и совсем остановился.
Сандер остался стоять на том же месте.
Потом Андре снова пошел, на этот раз более решительным шагом. И когда он подошел уже совсем близко, Сандер протянул ему руку и тоже шагнул вперед, предоставив мальчику самому решить, что делать дальше.
Андре подошел так близко, что Сандер увидел его заплаканные глаза. Красивое лицо Андре несло на себе печать беспокойства. Однако Андре тоже протянул ему руку, и Сандер взял ее. Они не сказали друг другу ни слова. Держась за руки, они вошли в дом и уединились, чтобы поговорить.
Бенедикте, наблюдавшая за ними из кухонного окна, вздохнула и вытерла глаза. А потом снова принялась чистить на ужин картошку.
— Послушай, Кристоффер, — сказал главный врач. — Долго ты еще будешь держать в больнице свою новоиспеченную жену? Не пора ли освободить место для новых пациентов?
От его слов Кристоффер вздрогнул так, что у него из рук выскользнул кусок мыла. Они стояли рядом и мылись после долгой и тяжелой операции.
— Я и сам уже думал об этом, — торопливо ответил он. — Фактически, я думал выписать ее уже сегодня.
— Прекрасно. Она поправилась, кости ее стали обрастать мясом, на щеках появился румянец. Бессмысленно держать ее здесь дальше.
«Только я не знаю, что мне делать с ней, — в отчаянии думал Кристоффер. — Взять ее в мою тесную квартирку, где мы будем наступать друг другу на ноги? Где она будет спать?» Но вслух он ничего об этом не сказал, он только кивнул и обещал все уладить.
До этого он говорил Марит, что ее нельзя пока выписывать, что ей, прежде чем снова окунаться в жизнь, следует немного окрепнуть. И она соглашалась с ним, веря каждому его слову. Но так не могло длиться бесконечно, теперь ей нужно было выписываться.
Они говорили о многом, но никогда не затрагивали больную тему, никогда не говорили об их странном браке. Кристоффер много рассказывал ей о своем доме в Аскере, о своих родителях и своем роде. Марит восхищенно слушала его с неизменной улыбкой на губах, лишь иногда спрашивая, как следует вести себя в том или ином случае. У нее была огромная тяга к знаниям. Особенно она беспокоилась об одежде. У нее были просто лохмотья. Кристоффер попросил молоденькую медсестру купить для Марит белье и пару платьев, плащ и прочие вещи. Он дал медсестре порядочную сумму денег, и вместе с другой молодой медсестрой они пошли в город и сделали удачные покупки. Им было очень приятно потом примерить все это на Марит, которая была просто в восхищении от полученных подарков.
Кристоффер уже послал запрос в другую больницу. Ему хотелось устроиться в Драммене, расположенном совсем недалеко от его дома.
И очень скоро пришел ответ: его приглашали туда, им позарез нужен был хирург.
Это письмо пришло в тот же день, когда он выписал из больницы Марит. Он пошел к главному врачу и объяснил ему свое положение, которое было весьма трудным, поскольку здесь ему жить все равно не дали бы. В конце концов они решили, что он пробудет в Лиллехаммере еще две недели, а потом уедет.
Когда он выходил из конторы главного врача, Марит ожидала его в приемном отделении. Она надела новое платье, медсестры помогли ей сделать прическу, но в глазах ее была неуверенность, испуг и море тепла.
«Господи, — подумал он. — Какая она хорошенькая! Но что же мне делать с ней?»
Он взял ее маленький багаж и они вышли из больницы.
— Мы уедем отсюда через две недели, — с нарочитой веселостью сказал он. — Мне предлагают работу в Драммене, так что мы будем жить в моем родном округе. Мне нужно будет только снять жилье неподалеку от больницы, где я мог бы ночевать.
«Блестящая идея, — подумал он. — Я могу жить там постоянно. Но что мне делать эти две недели?»
Когда они вошли в его квартиру — он открыл перед нею дверь, что ужасно смутило ее — она остановилась в дверях.
— Как здесь прекрасно! — воскликнула она.
Прекрасно? Он огляделся по сторонам трезвым мужским взглядом и не смог найти ничего прекрасного. Но тут он вспомнил, откуда она родом. Она вряд ли часто ходила в гости, и уж точно не была никогда в городских домах.
— Живу, как могу, — с улыбкой ответил он. — Входи, я сейчас…
Каково ему было в такой щекотливой ситуации! Она только что позавтракала в больнице, но он решил приготовить для нее кофе. Самым лучшим было бы занять ее беседой.
Пытаясь подавить в себе панические настроения, он продолжал:
— Думаю, тебе лучше спать в спальне, я же устроюсь на диване… Да, ты же понимаешь, тебе потребуется время, чтобы оправиться от перенесенной болезни.
Она не отвечала, поэтому он посмотрел на нее. Она стояла, опустив глаза, с красными пятнами на щеках. Деревенская невинность, именно такой она была!
Кристоффер почувствовал нежное сочувствие к ней. Для нее ситуация была ничуть не легче, скорее, хуже.
Он подошел и обнял ее. Она не противилась этому, но он заметил, что она осторожно пытается отстраниться от него.
Внезапно он понял, что нужно делать. Он ведь был врачом, а она вряд ли знала много о супружеской жизни.
— Давай сядем на диван, Марит, нам нужно поговорить!
Это прозвучало совершенно безнадежно! Они только и делали, что говорили!
Она дала ему усадить себя на диван, и он по-прежнему по-отечески обнимал ее за плечи.
Немного помолчав, Кристоффер начал, ощущая рядом с собой биение ее сердца.
— Марит, ты ведь раньше никогда не имела близости с мужчиной, не так ли?
Пульс ее немедленно участился.
— Близости? — удивленно произнесла она. — Ты имеешь в виду, находиться рядом с кем-то?
— Нет, я имею в виду, любить кого-то. Ты никогда не лежала в объятиях мужчины?
Господи, как трудно было ему говорить о таких вещах! Но не мог же он употреблять медицинские термины, вроде соития и тому подобного… Казалось, она поняла: она стыдливо опустила голову.
— Нет… — прошептала она.
Рука Кристоффера по-прежнему лежала на ее плече, большим пальцем он гладил ее по щеке.
— Ты ведь знаешь, в чем состоят супружеские отношения…
—Да.
— И тебе, конечно, известно, что от этого могут быть дети. А этого с тобой быть не должно — пока. Ты слишком слабая после столь продолжительной болезни.
Она сделала еле заметное протестующее движение, словно желая этим сказать: «Но я же чувствую себя сильной».
Стиснув зубы, он продолжал:
— Я не могу пока позволить себе прикасаться к тебе, Марит. Это может иметь плохие последствия. Не использовать ли нам эти две недели на то, чтобы получше узнать друг друга? Потом мы покинем Лиллехаммер, а там будет видно, как быть с тобой.
