Ознакомительная версия.
— Его-то за что?
Ответа я не ждал, но некромант ответил.
— Я, Ингве, довольно злопамятен. Когда издеваются надо мной, еще могу простить, хотя и не забыть. Но вот когда мучают моих друзей… Нили-то ладно, но от вас, Ингве, я не ожидал.
— И поэтому вы собираетесь меня пристрелить?
Иамен вздохнул.
— Поверьте, я был бы рад, если бы дело разрешилось иначе. Я искренне надеялся, что вы успокоитесь на Наглинге. По всему, вам следовало бы решить, что Тирфинг утерян навсегда, вернуться домой и мирно править дедовским королевством. Но вы упрямы, Ингве. Вы не оставляете мне другого выбора.
Я сделал еще шаг вперед, сжимая рукоять меча.
— Не двигайтесь, Ингве. Еще шаг — и я выстрелю.
Я скривил губы в невеселой улыбке.
— Что же вы, Иамен, так, по-касьяновски. Пистолет… Может, вытащите свою катану?
Некромант помолчал, как будто обдумывая мое предложение. Надумав, покачал головой.
— Не доросли вы, Ингве, до того, чтобы нам с вами клинки скрещивать. И, боюсь, уже не дорастете.
Вот значит как. Собаке — собачья смерть.
— Бросьте меч.
Наглинг брякнул о паркет. Странно, как я успел привязаться к мечу — вот без него я и вправду почувствовал себя голым. Стоять босиком на полу было холодно. От балконной двери тянуло сквозняком.
— Иамен, может, поговорим? Вы мне расскажите все, что знаете о Тирфинге и об этой истории с Рагнареком. Я ведь так и не разобрался, что к чему. Может быть, я пойму, что вы правы…
Я сообразил, что в голосе моем прорезались просящие нотки, и заткнулся. Иамен подумал еще немного и покачал головой.
— Нет, Ингве, поздно нам говорить. Как там у вас: норны спряли нить судьбы. Мне-то казалось, что можно спутать их пряжу, но, как видите, я ошибался. Жаль. Вы были мне симпатичны.
Был. Трусливое мое сердце…
— Можно один вопрос перед смертью?
— Да?
— Зачем вам понадобилось поить меня любовным зельем?
Иамен посмотрел на меня как-то странно.
— Какое любовное зелье, Ингве? Я же просто решил подшутить над вашим медведем-охранником. Мне казалось, вы так здорово подыгрываете…
— Ясно. Паршивые у вас шутки, Иамен.
И снова прежнее, почти неощутимое промелькнуло в его лице, будто что-то живое пробежало под маской. Показалось — или рука с пистолетом чуть дрогнула? Понять я этого не успел, потому что Иамен надавил на спуск. Хлопнул выстрел. Левый глаз мой пронзило острой болью. В затылок садануло чем-то твердым. Это, наверное, я грохнулся на пол — еще успело подуматься. Вырубился свет. И я умер.
Первое, что я почувствовал, был пронизывающий до костей ветер. Ветер дышал равномерно и свирепо над этой равниной, покрытой сухой травой. Я опустил глаза. Все такой же голый, я стоял на жесткой, как шкура ящера, земле. В правой руке я сжимал меч Наглинг. Я поднес пальцы к лицу. Крови не было, но на месте левого глаза обнаружилась дыра. Края дыры были гладкими, обтянутыми шрамом — как будто некромант стрелял в меня по меньшей мере год назад.
— Я мертв, — сказал я.
И повторил, роняя слова на ветер, пробуя их на вкус:
— Я — мертвый.
Ответом мне было молчание и свист вихря.
Я обернулся. Он был привязан к дереву — хотя никаких веревок или гвоздей я не заметил. Ветки образовывали поперечник, вдоль котрого тянулись его руки. Ступни прижимались к морщинистому стволу. Из левого бока торчало копье. Древко копья упиралось в землю. По выступающим из-под сухой кожи ребрам тянулись черные потеки. Грудь вздымалась медленно, так медленно, что, казалось — он давно должен был задохнуться. Однако Повешенный дышал. Дыхание пошевеливало волоски его усов и длинной седой бороды. Левого глаза у Повешенного не было — на месте его зиял черный провал.
Заметив, что я обратил на него внимание, Повешенный раздвинул темные губы и сипло произнес:
— Хорошо же тебя отделал Книжник.
Я подошел к дереву. Листвы на ветках почти не осталось — то ли ее сдуло ветром, то ли осыпалась сама. Дерево умирало. Ни одной зеленой веточки. Оставшиеся листья ясеня, бурые и сморщенные, шелестели неуверенно и печально.
— Это все, что ты можешь мне сказать? Негусто, папа. Почему «Книжник»?
Повешенный издал хриплый смешок.
— Потому что много читает. Почему бы еще? Вот мы с тобой, сын — какие из нас читатели?
Я почти обиделся: прочел на своем веку я не то чтобы слишком много, но и не мало.
— Что ты тут делаешь?
— Вроде бы правый глаз у тебя, сынок, зрячий? Не видишь, что ли — вишу.
— Зачем?
— Затем, что копье, пронзившее мой бок, подпирает готовый обрушиться Ясень. Затем, что жизнь моя поит его корни. Затем, что руки мои — его ветки, кожа моя — его кора, из раны моей сочится древесный сок.
Я присмотрелся. Он и вправду врос в дерево — вот почему я не заметил веревок.
— Чего ты от меня хочешь?
— Сруби старое дерево. Освободи меня.
— Но ведь ты умрешь вместе с ним?
— Я не боюсь смерти. Я боюсь гнили.
Я подошел еще ближе. По темной коре тянулись мокрые склизкие пятна. В ране Повешенного копошились черви.
— Что будет дальше? После того, как я срублю Ясень?
— Ага, значит, ты согласен?
— А что, тебе нужно мое согласие?
Повешенный попробовал кивнуть, но его затылок так плотно прирос к стволу, что кивка не получилось. Я хмыкнул.
— Ты тоже никому не приказываешь? Как Книжник?
— Время приказов прошло.
— Так все-таки — что будет потом?
— Разве Однорукий не говорил тебе? Мы не знаем. Спроси меч Тирфинг, он древнее нас. Он пережил не один закат и рассвет.
Я пнул ногой пучок сухой травы.
— У меня нет меча.
— Ты знаешь, где его найти.
— Нет, не знаю. Не предлагаешь же ты мне разыскивать его в ларце, зайце и утке, как старине Евгению?
Это я сказал уже со злости. Ну почему, Хель их забери, почему они все ведут себя так, как будто мне и вправду открыты какие-то тайны? И дед, и Однорукий, и Книжник-Иамен, а теперь еще и этот Повешенный.
Висящий на дереве скосил глаза вниз. Я проследил направление его взгляда. У корней дерева виднелось огромное дупло. Из дупла тянуло мертвецкой гнилью.
— Там?..
Повешенный снова прикрыл глаза.
Ознакомительная версия.
