— Она призвала демонов! — гаркнул я архидиакону. Он, наконец, перевёл взгляд на меня, попытался обойти, но я схватил его за руку. — Вы оставили меня с ведьмой! Оставили с ведьмой беззащитным! Я буду жаловаться! Я обращусь в суд! Вас отправят в такую забытую Иисусом дыру, что…
— Да отстань уже! — он попытался смести меня с дороги, ткнул пальцем в траву глядя на товарищей и закричал:
— Вы, идиоты, не видите…
Я дал ему пощёчину. Экипаж храмового автомобиля, к которому обращался архидиакон, так и не понял, что из машины кто-то сбежал. Значит надо тянуть время и привлекать внимание, любыми способами. Пусть у Фесенко будет фора.
— Вас выгонят отовсюду! — прошипел я. — За вашу халатность!
Святоша опешил. Равно как и остальные монахи. Затем архидиакон побагровел, а спустя мгновение смертельно побледнел. Секунды шли, я смотрел спокойно и уверенно, хотя, честно говоря, будь на месте Первой Церкви кто-то не питающий уважения к законам — лежать бы мне уже в поле, за такие выкрутасы. Одиноким и с десятком непригодных для жизни дырок в теле.
— Ты… Демоново отродье… Да я тебя! — архидиакон забыл обо всём и бросился на меня, но тут же оказался скручен своим же товарищем. Инок, который заламывал руку сопящего начальника что-то испуганно зашипел тому в ухо. Правильно делает. Процедура работы с одарёнными совсем иная, и старший группы нарушил её несколько раз. Это я знал чётко.
— Девка пропала! — крикнули позади. Ну, теперь всё. Дальше, Вася, сама. Я чем мог тем помог. Ты для меня сделала гораздо меньше.
— Клянусь Иисусом, он сделал это назло! Он сделал это назло, братья! — сипел архидиакон. Я же стоял, задрав руки в кандалах над головой, и притворялся веником. Один из иноков спустился в поле и шёл теперь, возвышаясь над травой, в тщетной надежде найти низкорослую беглянку. Он в целом и не пытался спешить. Без чар или собак здесь чего-то ловить бессмысленно.
На дороге от Пушкинских Гор показался ещё один патруль церковников.
— Пройдите в машину, пожалуйста, — буркнули у меня за спиной. Я подмигнул багровому архидиакону, которого уже завалил на землю напарник, и степенно развернулся.
Глава 20
— Вы напали на служителя Божьего, — объевшимся котом улыбнулся мне толстый иерей. Он восседал в кресле из цельного дерева, обложенный подушками с золотой вышивкой. — Страшный грех.
Я сидел на хлипкой табуретке напротив священника. Над головой возвышались каменные белые своды огромного зала. Между мною и служителем духовенства был лишь здоровенный дубовый стол, на котором стоял флажок Российской Империи, хрустальный графин с водой, иконка и неаккуратная кипа бумаг, сдвинутая поближе к краю, чтобы не мешалась вкусному обеду, которым и наслаждался священник.
Иерей потянулся губами к ложке и хлебнул осторожно. Причмокнул, пристально наблюдая за мною. Я видел что у него в ухе торчит наушник. Глуховат или работает по инструкции сверху?
— Это очень-очень-очень серьёзное преступление. Но!
Он распрямился, огладив пышную породу, и поднял вверх указательный палец. О, кстати, вон и камера. Значит мы здесь не одни. Ну, хорошо.
— Мы сможем это уладить, господин Артемьев. Если вы поможете нам, то мы, как и принято верою нашей, проявим смирение.
— Вы мне ещё и условия ставите, ваше преподобие? — фыркнул я и закинул ногу на ногу, но сразу же изменил позу. Ну, не самая удобная для табуретки-то. Не просто так в такие места ставят именно их. Чтобы опрашиваемый и руки не знал куда деть, и ноги. Вот ведь продуманные люди!
— Брат Михаил погорячился, и его можно понять, господин Артемьев. Он истовый слуга Церкви и враги веры для него хуже вони американского, будь он неладен, скунса. Знаете о такой зверушке?
Он, наконец, отставил в сторону тарелку. Водянистые глазки смотрели внимательно и равнодушно, а улыбка прямо сверкала. Да что ж среди местных храмовников один через одного твари? Помню же архидиаконов в Твери, вышедших втроём против лавины моих демонов, чтобы просто сдержать их на пару минут. Никого из них и не могу представить вот в такой вот постыдной ипостаси!
Моё молчание иерей растолковал как интерес:
— Скунс это мерзейшее создание, господин Артемьев, но при этом он же и творение Божие, да святится имя его.
Иерей перекрестился, подняв взгляд к потолку и продолжил:
— Можем ли мы обличать гнев веры, который направлен лишь в угоду блага Всевышнего? Встаньте на место Михаила! Официальная бумага с такими обвинениями не может кануть втуне. Это не анонимка какая-то. Ведьма и подселенец! В сердце Пушкинских Гор. Какой конфуз!
Про бумагу он говорил мне уже не в первый раз. Семён (хотя никто разумеется не сказал мне имени обвинителя) не постеснялся всё сделать по правилам, а не послать электронное письмо без подписи. Дурак, конечно. И теперь наверняка сам и пострадает от своей же инициативы.
Ну, за язык его никто не тянул.
— Вы действовали не по протоколу, ваше преподобие — холодно ответил я. — Вы должны были вызвать меня посредством официального письма через курьера. Назначить встречу. И если бы я проигнорировал указанное вами время, то тогда уже пускать в ход свою кавалерию. Но вы скрутили меня как будто бы… простолюдина!
Иерей снова улыбнулся, глазом не моргнув. Эк ты, Илюша, заговорил. Забронзовел, облагородился! Но сейчас это выигрышная карта. Пусть начальник архидиакона Михаил и относился к этому явно со скепсисом. Ну да, ещё неделю назад я был Илюшка из приюта для сирот, которых общество давно вычеркнуло даже из рядов простых людей, а теперь, смотрите ка, одарённый!
С которым у Первой Церкви должен быть особенный режим работы, благодаря множеству жёстких столкновений в прошлом. И этот режим святоши грубо нарушили.
— После чего, ваше преподобие, меня заперли в одной клетке с настоящей ведьмой, — продолжил я, изучая свои ногти. Стрельнул взглядом в сторону иерея. — Ей руки кандалами не связывали!
— Вас удивит, господин Артемьев, но ведьму это бы не остановило. Конечно, это не может никоим образом простить ошибку архидиакона Михаила, однако…
— Я не хочу слушать оправданий. Я требую официальных извинений. За клевету. За неуважение. За унижение.
Священник покачал головой, тяжело вздохнул:
— Да, конечно. Конечно, но всё же нападение… Не забывайте об этом. Вот если бы вы рассказали бы мне больше об этой… Василисе Богдановной Фесенко, верно? Тогда бы мы…
— Я не собираюсь об этом говорить.
— Но вас видели с ней и…
— Весь интернат видели с ней! — вкрадчиво заметил я. — О чём мы говорим, Ваше Преподобие? К чему это всё? Вы уже проверили меня на одержимость, на вселение, на ритуалы. Не делайте такие удивлённые глаза. Пока мы тут сидим меня наверное раз пять просканировали!
— Вы наблюдательны…
— Да, очень. И теперь я жду извинений от церкви. Причём побыстрее, у меня завтра утром экзамен по этике и морали, и мне не хотелось бы из-за этого инцидента ещё и не сдать выпускной экзамен!
Ёжкина ж ты кошечка, Илюша! Какой ты, оказывается, ответственный ученик.
— Но… — не унимался иерей.
— Или же давайте вызовем Исаака Моисеевича и продолжим общение через него.
— Исаака Моисеевича? — растерялся священник. — Какого Исаака Мо… Вы про господина Вольтке? — насторожился он.
Я молча улыбнулся в ответ.
— Удивительное знакомство для человека ваших лет, — пробормотал иерей. Запустил толстые пальцы себе в бороду. О как, задумался! Небось, надеялся, что я спасую и покаюсь на пустом месте. Ну а если и заупрямлюсь, то, как писалось в процедуре взаимоотношений между одарёнными и церковниками, мне пришлют адвоката от уездного собрания. То есть кого угодно и скорее всего ради галочки. Стажёрчика наверняка. А здесь совсем не «кто угодно». Здесь ядовитый зубр известный на всю губернию.
— Хм… Хорошо. Давайте не будем горячиться, господин Артемьев. Господь не любит гневливых. Мы должны проявить смирение.
Я хмыкнул. Смирение. Да я мастер смирения. Я его воплощение на этой земле! Сижу здесь, вместо того чтобы сдать барахло Анфисе, или отправиться в какую-нибудь неизведанную кафешку, чтоб попробовать вслепую коронное блюдо неизвестного пока шеф-повара. А ещё я мог бы быть в администрации, чтобы получить вознаграждение за закрытую зону в Большом Кротово. Да, безмерное безвременье, у меня была масса занятий, вместо которых я более чем смиренно сижу здесь напротив толстого иерея и изображаю невинность.
