Сказать, что это подстегивало и заставляло собраться, значит здорово преуменьшить действительность. После каждого такого замечания меня сперва окатывало жгучим чувством стыда, затем накрывало ощущением собственной неполноценности и, наконец, заставляло вспыхнуть раздражением от мысли, что я так и не найду способа защититься. Осознание собственной беспомощности бесило. Понимание своей уязвимости выводило из себя. Поэтому, встряхнувшись, я всякий раз напоминала себе, зачем это делаю, и возвращалась в проклятую комнату.
В итоге я добилась лишь того, что в моем воображении появилась точная копия комнаты с колонной. Те же камни, небрежно положенные друг на друга, то же углубление наверху... приглушенный свет, почти невидимые, но ощущаемые каким-то внутренним чутьем стены... и галька... та самая неподвижная галька, который никак не хотела трогаться с места. Причем наваждение мое оказалось столь качественным, а детали - настолько точными, что вскоре, садясь на табуретку, я перестала понимать, с открытыми или закрытыми глазами сижу. Все вокруг стало одинаковым. И вскоре я с ужасом поняла, что уже не могу от него избавиться, потому что в любое время и в любом месте, едва только отвлекусь, непроизвольно продолжаю ее представлять. Даже когда слушаю объяснения арре Руока, листаю учебник, сидя на теплом крыле артефактного дракона, или просто помешиваю ложкой суп.
Единственное, что разбивало этот устойчивый морок и надолго отвлекало меня от созерцания колонны, это прикосновения лорда-директора. И тревожное ожидание того мига, когда его пальцы снова обхватят мой подбородок, а холодные губы плотно прижмутся к моим. Но напрасно я рассчитывала, что он удовлетворится одним глотком или будет беспокоить меня хотя бы раз в седмицу. Нет. Он прикасался ко мне каждый день, при этом никогда не удосуживаясь предупредить заранее.
Поначалу это происходило в начале урока, практически сразу, как только директор входил, и тогда все мои усилия сохранить сосредоточенность мгновенно шли прахом. Потом, уяснив, что после его "глотка" я надолго перестаю что-либо соображать, лорд Эреной начал делать это в конце занятия. Перед самым уходом, чтобы у меня было время оттаять и прийти в себя перед сном. Но бывали дни, когда прикосновения становились совсем уж внезапными. Неожиданными, как снежная буря. Всякий раз меня вмиг охватывало ледяное пламя, от которого не было никакого спасения. Требовательное, нахрапистое, уверенно вытягивающее из меня все тепло. Рождаясь где-то в ногах, оно быстро поднималось к животу и груди, бесцеремонно сдавливая меня словно в тисках. А затем врывалось через сведенные судорогой губы и колючим смерчем разлеталось где-то внутри. Спеша захватить каждый уголок, каждую клеточку. И отовсюду забрать тот крохотный огонек, который составлял мою жизнь.
Этому смерчу нельзя было противиться. Он срывал на своем пути все преграды. Не замечал, как от его прикосновения у меня прерывается дыхание. Не чувствовал, как с каждым мгновением у меня все больше цепенеет тело и замедляется сердце. Он просто налетал, когда хотел, за несколько секунд вымораживал до костей, а потом так же внезапно отступал, оставляя после себя ощущение пустоты и слабое, ничего не меняющее чувство протеста.
Когда лорд-директор, наконец, насыщался, он всегда отходил на шаг, задумчиво к чему-то прислушиваясь. Его глаза в этот момент как-то по-особенному блестели и приобретали расчетливое выражение. Как у волка, вынужденно оторвавшегося от поедания сочной туши, а теперь раздумывающего, не откусить ли еще.
Правда, второй глоток он пока делать не рисковал - наверное, для этого я слишком бледно выглядела. Лорд Эреной просто кидал на меня внимательный взгляд, наверняка проверяя, сколько осталось, после чего спокойно отворачивался и продолжал объяснение с того же места, на котором закончил.
Как я выдержала первые, самые трудные дни, честно говоря, не знаю. Постоянный озноб заставлял меня чувствовать себя совсем больной. Ощущение бесконечного, вездесущего холода сводило с ума. У меня каждый вечер перед сном стучали зубы, а поутру я иногда не могла удержать кружку в сведенных судорогой руках.
Наверное, от отчаяния меня удержала лишь мысль, что это - не навсегда. Что когда-нибудь мучения оправдаются, и я смогу дать достойный отпор любому позарившемуся на меня магу. Лорд Эреной до того наглядно показал, что именно меня ждет, что никаких сомнений не осталось: как бы я ни брыкалась, но рано или поздно меня все равно превратят в живой сосуд с драгоценной влагой, к которому будет припадать любой, кто окажется сильнее. Любой, кому только понадобятся мои силы. Всю жизнь, до самой моей смерти. И от этой участи не спасут ни дворцы, ни деньги, ни поклонники... никакие богатства и титулы. За таким даром, как у меня, всегда будут охотиться. И я всегда, везде, куда бы ни направилась, буду рисковать оказаться пойманной в ловушку и навечно запертой в чьих-то роскошных покоях. Если, конечно, не наберу достаточно сил, чтобы этому воспротивиться.
Поэтому я стойко терпела чужие прикосновения, молчала, когда становилось особенно туго, и ни разу не высказала то, что я думаю о способе питания инкубов. Свое слово лорд Эреной сдержал - мое драгоценное здоровье от его набегов не пострадало. Небольшая слабость, остававшаяся после "глотка", к утру проходила сама собой. Руки со временем все же отогревались. Внешне я тоже никак не изменилась. Ну, разве что бледности на лице добавилось. Что же касается остального тела, то на него, вопреки моим опасениям, так никто и не позарился, а на обильном трехразовом питании, которым меня неожиданно облагодетельствовали, даже тот суповой набор, который я стеснялась разглядывать в зеркале, выглядел уже не так устрашающе.
Постепенно ритм новой жизни стал для меня привычным. Ощущение постоянного холода со временем притупилось. Одиночество, которое я и раньше меня не особенно раздражало, совсем не давило. А скрашивающий мои вечера Рэн, ради которого я не ленилась прогуляться до зала с картинами, и вовсе сделал его незаметным.
Мало-помалу я приспособилась даже к тому, что меня регулярно пьют, как дорогое вино. И вроде бы даже нашла положение, в котором холод ощущался не так остро. Обычно для этого было достаточно сжаться в комок, заранее напрягая все мышцы, успеть задержать дыхание и, желательно, крепко зажмуриться. Тогда колючие льдинки ранили изнутри не так сильно. Сам "глоток" казался не таким уж долгим. А мучительное оцепенение после него спадало гораздо быстрее. Особенно если перед этим я плотно обедала и укутывалась в мех от пяток до бровей.
