– Вика, – заискивающе начал он. – Сегодня сам вот врачу показался… В тарелке стыла недоеденная отбивная.
Ускользнуть из дому незаметно не удалось. Подвела легкая склонность к нарциссизму: Артём задержался в прихожей перед зеркалом, поправил галстук, развернул плечи, вскинул подбородок, изучил свои тонкие породистые черты анфас, затем скосил выразительный глаз и изучил их в три четверти. Ну и докрасовался, естественно…
– Куда ты? – тревожно спросила Вика, внезапно выходя из кухни и перекрывая Артёму дорогу к двери. Скуластое личико супруги разом осунулось, темные глаза жертвенно раскрылись.
– За сигаретами, – невозмутимо отозвался он, трогая без нужды узел. – Прикупить что-нибудь по дороге?
– За сигаретами, – горестно повторила Вика, по-прежнему не сводя с него страдальческого взгляда. – В костюме, при галстуке – за сигаретами…
– Н-ну… и-и… что ж тут такого? Да, в костюме… при галстуке… Потом, не забудь, мне же еще сегодня в общество анонимных патриотов… при диспансере…
– Какое общество? Сегодня четверг, а не суббота!
– Разве?
– Гос-споди… – тихонько простонала она. – Опять в этот свой притон…
Артём вспыхнул.
– Ты слова-то все-таки подбирай, – медленно, с угрозой проговорил он. – Притон! Что это еще такое? Притон…
– Хоть бы о сыне подумал! – Губы ее дрогнули. – Узнают – дразнить начнут…
– Эти начнут! – Артём криво усмехнулся. – Вон уже в сеструхиных галстуках на спор в школу приходят.
Лицо Виктории окаменело.
– Ты просто вынуждаешь меня, – сказала она мертвым голосом. – Ты не оставляешь мне выбора. Я сдам тебя на принудительное лечение.
Разговор пошел в открытую, притворяться больше не имело смысла – и Стратополох ощутил упоительный восторг бесстыдства.
– Не сдашь, – с нежнейшей ненавистью выдохнул он ей в лицо. – Нетрадиционную ориентацию принудительно не лечат.
– Лечат, – выдохнула она в ответ. Наблюдай за ними кто со стороны, ему показалось бы, что он присутствует при объяснении в любви. – Лечат, милый… В случае совращения – лечат.
– Что-что? – изумился Артём. – Это кого же я совращаю?
– Читателей! – Из кармана халатика Викторией немедленно была извлечена книжица – тоненькая, беленькая, изданная за свой счет и тем не менее настоящая, бумажная. Улика. Узкое лицо Стратополоха чуть вздернулось, тонкие губы тронула надменная улыбка.
– И что же там такого совратительного?
– Вот, – глухо сказала Виктория, листая. – Вот… «Серебряны Твои травы… и родники Твои зрячи…»
– Да-да… – рассеянно отозвался Артём, а у самого в глубине зрачков тлело злорадство. – Мы как раз сегодня с Валерием Львовичем это стихотворение и обсуждали…
– Кто такой Валерий Львович?
– Ай-яй-яй-яй… В поликлинику-то, видать, уже и дорожку забыла. Валерий Львович – наш новый психотерапевт.
– И он…
– Оценил, – с удовольствием выговорил Артём. – Я, собственно, чего к нему ходил-то? Думаю: а не злоупотребляю ли я метафорами? Яркие краски, знаешь, свойственны истероидам… Нет, говорит, в самый раз. Оч-чень, говорит, запоминающийся женский образ.
– Женский?!
– Ну не мужской же, согласись. Так что прошел собеседование по собственному желанию. Вот, кстати… – Артём извлек из внутреннего кармана пиджака вчетверо сложенную бумагу, развернул. – Все чин по чину, как видишь. Штамп, печать…
– Ты что, взятку дал участковому? – испуганно глядя на мужа, спросила Виктория шепотом.
– Обижаешь! – Вздернув голову еще выше, Артём спрятал бумагу. Прошествовал мимо остолбеневшей супруги и вышел вон.
– Иди-иди! – запоздало крикнула она вослед. – А то там, не дай бог, без тебя Родину на хор поставят!…
И ударилась в слезы.
Да еще безумный, убежавший из больницы,
Выскочил, растерзанный…
Валерий Брюсов.
Вырвался! Как и всякий закоренелый грешник, он чувствовал при этом одновременно и стыд, и радость.
Обогнув магазин «Недотыкомка», что на углу Батюшкова и Чаадаева, Артём свернул в скверик, где спросил в аптечном киоске стакан воды и, проглотив залпом три водочные капсулы, присел на скамью – подождать, пока усвоится.
Вскоре напряжение спало. Расслабившись, Стратополох задумчиво выпятил губы, затем спохватился и подобрал. Симптом хоботка. Вряд ли в Артёме заподозрят кататоника, но, как говорится, береженого бог бережет.
Некоторое время литератор благожелательно озирал аллею, затем взгляд его упал на уличный автомат «Моментальная патография». В последнее время их понатыкали повсюду. Помнится, узнав впервые значение этого странного слова, Стратополох похолодел. «Изучение творчества писателей, поэтов, художников, мыслителей с целью оценки личности автора как психически больного». Оказалось, ничего страшного. Новое развлечение многим пришлось по вкусу, особенно подросткам: набирали на мониторе какую-нибудь малоприличную чушь, а потом ржали по-жеребячьи над диагнозом.
Артём поднялся и, подойдя к автомату, сунул в прорезь кредитную карточку. Набрал на память полстрофы, тронул пусковую клавишу, после чего минут пять, не меньше, любовался полученным ответом:
«Но тих был наш бивак открытый:
(1. афония – утрата голоса, отсутствие звучной речи при сохранении шепотной в рамках истерических психозов и неврозов; 2. клаустрофобия – непреодолимый страх замкнутых помещений.)
Кто кивер чистил весь избитый,
(мизофобия – навязчивая боязнь загрязнения при неврозоподобных дебютах шизофрении.)
Кто штык точил, ворча сердито,
(1. автоматизм амбулаторный – вариант сумеречного нарушения сознания, характеризующийся правильным выполнением сложных целесообразных действий; 2. дисфория – угрюмое, злобно-раздражительное настроение, обычно предшествующее припадку эпилепсии.)
Кусая длинный ус.
(трихофагия – патологическое влечение к поеданию волос. Наблюдается при психопатиях, шизофрении, олигофрении)».
Литератор повеселел, отпустил монитору щелбан и, не без злорадства произнеся вполголоса: «Так-то вот, Михал Юрьич!», – изъял карточку из прорези.
Обернувшись, оказался лицом к лицу с невысоким крепышом средних лет, тоже, видно, решившим поразвлечься. При виде Стратополоха крепыш попятился, потом понял, что деваться некуда, и, нахмурившись, сунул ладонь для рукопожатия.
Башенный череп с плоским затылком и нависающим лбом, несколько деформированные ушные раковины, седловидное переносье, упрямо выпяченная нижняя челюсть. Странно. Когда-то это лицо Артёму хотелось назвать сократовским. Теперь же он твердо знал, что подобные черты прежде всего свидетельствуют о наследственном пороке развития. Впрочем, в словаре, помнится, присутствовала еще оговорка: «Интеллект иногда не нарушен». Не был он нарушен и в данном случае.
