— Чего? — лаконично спросил главпалач, сдвигая набок берет и косясь на меч у бедра лекарки.
— У меня бой сегодня. На мечах, — так же коротко отозвалась женщина. И тут же подумала, что на самом-то деле никто еще никого и никуда не вызвал. А может и не вызовет. Тогда получится неловко и даже проблемно. Впрочем, сказанного уже не воротишь, поэтому она приняла суровый и строгий вид бойца, который готов проститься с жизнью нынче же.
— А, — качнул головой палач с видом человека, который все сразу понял. — Давно пора.
— Э-э-э… — проговорила женщина, и на том ее красноречие закончилось.
— Если молодой, год прожил в городе и все еще никому не дал в морду, да сам не получил, значит рохля, тюфяк и недоразумение, — снисходительно разъяснил Квокк. — А ножичками помахать вообще годное мужское занятие.
Елена хотела было на автомате заметить, что она не мужчина и прикусила язык, вспомнив, что прямо сейчас на ней даже не чулки, которые женщины надевали нередко — взять например черную графиню — а штаны сугубо мужского кроя. И воспринимают ее именно как человека, что не просто одел вещь из мужского гардероба, но и добровольно избрал мужской образ жизни, с куда большей свободой, но и ответственностью.
— За что биться будешь? — полюбопытствовал палач. — За мужчину … или женщину? — он добродушно ухмыльнулся.
Елена замялась с ответом, к сожалению острый и скорый язык ее достоинством не являлся.
— Ладно, ступай, за этот день вычту из жалования, но если спросят, скажу, что сам тебя отослал с поручением, — позволил Квокк и добавил. — Динду ни слова. У него сегодня дыба еще, будет волноваться, покалечит убогого.
— Ага, — сказала Елена и поспешила уйти, пока мастер не передумал.
— Эй, там, — позвал в спину Квокк. — Завтра и послезавтра праздники, выходные, не забыла?
— Поминовение, да, — вспомнила женщина и благодарно кивнула. Если бы не палач, она и в самом деле запамятовала бы про «Ночь звезд на воде».
Уже поднимаясь по лестнице, она механически отметила, как просто, без всяких эмоций прозвучало и было воспринято «сегодня дыба». Профессиональная деформация, чтоб ее. Еще подумалось, что, похоже, симпатия подмастерья к лекарке, видимо, стала секретом Полишинеля, с этим придется что-то делать.
Но все потом. Потом.
Сейчас она хотела отнести домой заплечный сундучок и пройтись по улицам, успокаивая нервы.
* * *
Как она и ждала, перед домом Чертежника наблюдалось некоторое оживление. Женщина поправила меч, вытащила из-за пояса бойцовские варежки. Натянула ту, что была толще, на левую руку, заправила манжету под рукав, проверила, не сползает ли. С правой вышло быстрее и проще.
Елена зашагала вперед с деланной неторопливость, пытаясь унять сердцебиение. Было страшно и нервно. На ходу она проделала несколько мимических упражнений из прошлой жизни, корча рожи, складывая губы в трубочку, чтобы растянуть мышцы и улучшить дикцию. Не хватало еще проблеять что-то невнятное, отвечая на вызов. По пути она вспоминала диспозицию, прикидывая, где предстоит драться.
Собственно Улица Вольных Клинков заканчивалась двумя кварталами выше, а далее разделялась на три «рукава», что спускались к реке. Поэтому Елена в свое время потратила немало времени в поисках дома Чертежника. Формально три переулка еще относились к старшей «товарке», в том числе и административно, через ночную стражу и службу фонарщиков. Практически — жили собственной жизнью, и настоящих бретеров здесь не встречали неделями. Дом Фигуэредо стоял в общем ряду построек, что возводились некогда без единого плана и торчали вразнобой, как зубы в щербатой челюсти. Сама улица изгибалась коленцами, образуя небольшие площади, где располагались колодцы и небольшие рыночки на четыре-пять передвижных лавок. Днем хозяева выкатывали тележки с навесом и прилавком, вечером закатывали в амбары, а в теплое время и не закатывали, ночуя здесь же. Главное — повесить на видное место кусок правильно раскрашенной материи, чтобы все знали — криминальная подать внесена, грабить нельзя.
Один из таких криволинейных загибов очерчивался фундаментом выгоревшего дома с одной стороны, а с другой сараем, добротным, каркасной постройки. Здесь и наблюдалось оживление, а также мелькало нечто цветастое, яркое и нехарактерное для местных. Елена выпрямилась, напустила важный вид и шагнула вперед, придерживая меч предплечьем, чтобы не болтался у бедра. Шаг, еще шаг, пришлось заставить себя идти быстрее, а то ноги тормозились сами по себе.
Небольшая площадь захватила еще более старый фундамент, поэтому являлась двухуровневой. Здесь нашлось место каменной мостовой сразу трех видов, небольшому заборчику, поленнице и нескольким бочкам. Две передвижные лавки откатились под стены, расчищая пространство. Очевидно, хозяева действовали превентивно, уберегая имущество. Стражник в кожаном полупанцире скучал, опираясь на короткую алебарду и следя за наличием отсутствия беспорядков. И кираса, и алебарда знавали лучшие дни, доспех блестел от сальной смазки, будто кожу полоскали в чане с жиром. У старой тачки, которая была местной достопримечательностью, вросла в землю и прогнила настолько, что даже старьевщиков не интересовала, бродил поединщик.
Вот и мой первый настоящий бой, подумала Елена, еще чуть прибавляя шаг, чтобы не казалось, будто ей страшно.
Мужчина был достаточно молод и смотрелся лет на тридцать-сорок по меркам родного мира, то есть было ему около двадцати. На грудь бойцу просилась табличка «солдат», потому что настолько цветасто и бессистемно могли одеваться лишь наемники. Желтая рубаха, поверх нее черная куртка, точнее совокупность живописно сшитых лент и узорных лоскутов. Штаны с ярко-алым гульфиком, сшитые из полос красной, черной и желтой материи плюс голубые банты под коленями. Ботинки вот подкачали, выдавая человека нуждающегося. Бретеры так не одевались, да и оружие выдавало скорее солдата, чем фехтовальщика — прямой обоюдоострый меч с заточенным «под долото» острием и гардой, похожей на знак ноля, разделенный поперек небольшим перекрестием.
От сердца чуть отлегло, все-таки не профессиональный убийца, которого годами натаскивали на фехтовальную премудрость. Впрочем, отлегло самую малость. Елена испытывала нормальный и естественный страх человека, которого сейчас взаправду начнут убивать настоящим мечом.
Небольшая толпа расступилась, как по заказу, пропуская женщину. Ее в округе знали, горожане шепотом растолковывали случайным зевакам, что за каланча и отчего при железке. Фигуэредо не учил ее тонкостям корпоративного этикета, поэтому Елена ограничилась тем, что стала за пределами досягаемости вражеского клинка и молча выгнула бровь, положив руку на рукоять мессера. Дескать, у вас имеется ко мне некое дело?
— Слышь, — протянул наемник, не скрывая презрения, слова проталкивались сквозь зубы и падали на землю как опарыши с трупа. — Ты, что ли, та баба с мечом?
— Бабы в деревне, коров доят, — парировала Елена, очень кстати припомнив цитату Павла Бадырова из старого сериала [30].
Народ оценил, по жидкой толпе пробежали смешки. Солдат нахмурился. Вблизи он казался очень похожим на труп, который лекарка вскрывала последний раз. Такая же лобастая башка, стриженная под короткую щетинку, худое костистое лицо, лишенное, впрочем, следов хронического недоедания. И неприятный скользкий взгляд, который, словно щупальце, сам лезет в кошелек и вырез рубахи. Глаза мародера.
— Ну, так доставай, — отрывисто кинул поединщик. — Коли знаешь, за какую сторону браться.
— Как биться станем? — Елена не смогла выдержать ровный, деловитый голос, в конце фразы сорвалась на сипение, которое не осталось незамеченным. Смешки вокруг перешли в разочарованное перешептывание, а наемник довольно ухмыльнулся.
— А вот как на колени упадешь, так и прекратим, — все это сопровождалось характерным жестом, чтобы уж точно не осталось сомнений в смысле шутки. — Может, и доплачу еще.
