– Тогда в чем дело? Не люблю, когда за мной остаются долги. С этим должно быть покончено раз и навсегда!
– Так оно и будет, – ответил Мазой. Однако Альтона это, по-видимому, не убедило. Мазой между тем продолжал рассуждать:
– Что бы я выиграл, если бы рассказал Матери СиНафай о твоем безрассудном поведении? Допустим, она убьет тебя, но тогда планируемая война с Домом До'Урден потеряет всякий смысл. Ты как раз то звено, которое делает эту войну оправданной. Я хочу, чтобы война была, и не стану рисковать ею ради сомнительного удовольствия быть свидетелем твоей мучительной смерти! Альтон мрачно согласился:
– Я вел себя глупо. Когда я позвал сюда Дзирта, то не собирался убивать его, просто хотел понаблюдать за ним, чтобы быть во всеоружии, когда наконец придет время. Но увидев его, этого проклятого До'Урдена, таким беззащитным….
– Я понимаю, – искренне сказал Мазой. – У меня тоже возникало такое желание, когда я на него смотрел.
– Но ведь у тебя нет зуба на Дом До'Урден?
– Не на дом, а именно на него! Я наблюдал за ним почти десять лет, изучал его повадки и поведение.
– И то, что ты видел, тебе не нравилось? – с надеждой спросил Альтон.
Мазой мрачно ответил:
– Он чужой. После шести месяцев, проведенных с ним бок о бок, я чувствую, что знаю о нем меньше, чем когда-либо. Он не честолюбив – и все же выходил победителем великого состязания своего класса девять лет подряд. Это беспримерно! Магию он схватывает мгновенно; он мог бы стать очень сильным магом, если бы избрал этот род занятий. – Мазой сжал кулак, ища слова для выражения его истинных чувств. – Ему слишком легко все дается. Такое впечатление, что ему все дается легко; а успехи в воинском деле не оставляют на нем следов.
Альтон заметил:
– Он талантлив, но при этом занимается гораздо упорнее всех, кого мне доводилось видеть!
– Проблема не в этом, – огорченно простонал Мазой.
В характере Дзирта До'Урдена было нечто неуловимое, что действительно раздражало молодого Ган'етта. Он не мог сказать, что именно, потому, что никогда не встречал такой черты ни у одного темного эльфа, и потому еще, что это было несвойственно ему самому. Мазоя, как и многих других студентов и учителей, беспокоило, что Дзирт преуспевал во всех военных искусствах, которые особенно ценились у эльфов-дровов, но при этом оставался совершенно бесстрастным. Ему не пришлось платить той цены, которую платили другие дети дровов задолго до поступления в Академию.
После нескольких минут бесплодных размышлений Мазой сказал:
– Неважно. В свое время я больше узнаю о молодом До'Урдене.
– А я считал, что твое наставничество закончилось! Ведь на последние шесть месяцев учебы он направляется в Арак-Тинилит, а это вне пределов твоей досягаемости!
Мазой объяснил:
– Мы оба заканчиваем через шесть месяцев и практику будем проходить вместе в патрульных войсках.
– Там очень многие будут в это время, – напомнил ему Альтон. – В коридорах этого района ходит множество патрульных групп. Ты можешь никогда и не встретиться с ним!
– Я уже все устроил, чтобы попасть с ним в одну группу, – ответил Мазой и достал из кармана ониксовую фигурку зачарованной пантеры.
– Взаимное соглашение между тобой и молодым До'Урденом?
– Похоже, Дзирту понравилась моя киска, – ухмыльнулся Мазой.
– Очень понравилась? Береги спину от его сабель! – предупредил Альтон.
– Пусть лучше наш друг До'Урден побережет спину от когтей пантеры! рассмеялся Мазой.
– Последний день! – облегченно вздохнул Дзирт, надевая церемониальные одежды.
Если первые шесть месяцев этого последнего года, проведенные за изучением тонкостей магии в Магике, были наиболее приятными из всех, то последние шесть месяцев в школе Ллос оказались самыми худшими. Каждый день Дзирт и его товарищи выслушивали бесконечные восхваления Паучьей Королевы, истории и пророчества о ее могуществе и о наградах, которые она дарует своим верным подданным.
Правильнее было бы сказать не «подданные», а «рабы» – к такому заключению пришел Дзирт. Ни разу в огромной школе дровского божества не услышал он ничего похожего на слово «любовь». Его народ поклонялся Ллос; женщины Мензоберранзана всю свою жизнь посвящали служению богине. Впрочем, их жертвы были отнюдь не бескорыстны: каждая жрица Паучьей Королевы домогалась звания верховной жрицы ради личной власти, которую давало это звание.
Сердце Дзирта не принимало всего этого.
Последние шесть месяцев в Арак-Тинилите Дзирт перенес с присущим ему стоицизмом, опустив глаза долу и держа рот на замке. И вот наконец он дождался последнего дня – Церемонии Выпуска, события, особо чтимого дровами. В процессе церемонии, как обещала Вирна, к нему придет прозрение подлинного величия Ллос.
Дзирт нерешительно шел из своей комнаты – маленького, ничем не украшенного, но принадлежавшего ему убежища. Его беспокоило, что церемония может стать для него тяжелым испытанием. До сих пор почти ничего в окружающем Дзирта обществе не имело для него смысла, и, вопреки уверениям сестры, он сомневался, что сегодняшнее событие позволит ему увидеть мир глазами его семьи.
Опасения нарастали по спирали, виток за витком, запеленывая его в кокон, из которого не было бегства!
А может быть, на самом деле он волновался о том, что слова Вирны окажутся верными?
Он вошел в круглый церемониальный зал Арак-Тинилита и зажмурился. В центре зала в восьминогой жаровне, имевшей сходство с пауком (которое, впрочем, имели и все остальные предметы в этом помещении), горел огонь. Глава Академии, мать-хозяйка, и двенадцать других верховных жриц – преподавательниц Арак-Тинилита, в том числе и сестра Дзирта, сидели вокруг жаровни, скрестив ноги. Позади вдоль стены стояли одноклассники Дзирта из школы воинов.
– Ма ку! – скомандовала мать-хозяйка, и воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня в жаровне.
Открылась дверь, и в зал вошла молодая священнослужительница. Ей предстояло быть первой выпускницей Арак-Тинилита этого года. Дзирту сказали, что это самая красивая ученица Школы Ллос, поэтому ей досталась высшая честь на церемонии. Сбросив одежды, она нагая прошла сквозь кольцо сидящих жриц и встала рядом с пламенем, спиной к матери-хозяйке.
Смущенный и немного возбужденный, Дзирт закусил губу. Никогда еще женщина не представала перед ним в таком виде. Он подумал, что пот на его лбу выступил не только из-за пламени в жаровне. Оглянувшись, он заметил, что его товарищи испытывают такие же чувства.
– Бае-го си'н'и каламэй, – прошептала мать-хозяйка, из жаровни повалил красный дым, наполняя комнату сильным и сладким ароматом.
