В спектакле объявили перерыв. По залу забегали служители с напитками, сладостями и программками спектакля. Здесь зрители в фойе не выходили, за отсутствием такового, а вот продажа программок в антракте оказалась неожиданно успешной. Далеко не все зрители врубились в показанную им историю. Купил программку и я. А вот ильханы представление покинули. Значит, их интересовала только моя особа.
— Барон, — улучив момент, обратился я к своему знакомому, — мне случайно стало известно, что люди Кузмапата завтра ночью собираются спалить мое имение. С колдунами я справлюсь сам, а вот против их наемников, обычных воинов, мне потребуется помощь. Всего лишь и нужен удар с тыла в назначенный момент. Само собой, имущество нападающих перейдет в собственность моих помощников.
— Кузмапат сам там будет? — встревожился барон.
— Нет, он действует чужими руками. Наемников там десятков пять-восемь, они атакуют двумя группами. Мне бы любую из них отвлечь, с другой мои люди справятся.
— Всемером? — удивился барон Шурр, знакомый с моими обстоятельствами.
— Завтра их будет больше.
Барон обещался помочь. Я ведь не сказал ему, что в атаке участвуют гроссведуны неизвестной страны, да еще и ильханы Смалена. Боюсь, это известие разом бы лишило его решительности. Договорить мы не успели. На сцене раздвинулся занавес, и я смог, наконец, получить представление о здешнем театре.
Все роли играли мужчины, на лицах были либо маски, либо грим, с успехом их заменяющий. Драма с диалогами, монологами и действием перемежалась песнями и плясками. И то, и другое было весьма посредственно исполнено. Сама же драма, история вдовы, повернулась весьма нешуточным образом. Участвующие в любовной интриге колдуны добились успеха — герцог и графиня полюбили друг друга. Но злодей, обязательный в такого рода историях, наслал на графиню неизлечимую болезнь, от которой все ее лицо покрылось ужасной багровой сыпью.
Обезображенная графиня упорно скрывалась от герцога, чтобы его, молодого и красивого, не отягощать ранее данными обещаниями, от которых она его с болью в душе освободила. Но герцог проявлял редкую настойчивость, добрался до графини, и в сцене, вызвавшей массовые рыдания в зале, уговорил ее стать его женой. В финальной сцене знаменитый предсказатель предрек, что сыпь с лица графини исчезнет после рождения ею четвертого сына, герцог и графиня дуэтом спели последнюю песню и представление закончилось. Цветов на сцену не бросали, "браво" не кричали. Аплодисментов в Смалене тоже не знали. Кое-кто, правда, свистел в меру способностей.
— Барон, Вы твердо решились принять участие в завтрашнем побоище? Коли так, я рискну предложить Вам условие. Колдовское.
Я поглядел на барона, мрачно сидящего в кресле возле рыдающей спутницы. Барон Шурр явно полагал, что театр — искусство сугубо развлекательное, и реакция дамы его поставила в неловкое положение. Колдовства он, к чести смаленской аристократии, не убоялся.
— Вот и прекрасно. Если завтра ночью Вы услышите у себя в голове мой голос, не испугаетесь? Только так мы сможем увязать наши действия. Имение мое будет окружено, но я буду знать, где находитесь Вы, барон, и где будут располагаться головорезы Кузмапата.
Слуг я оставил ночевать в городе. Бейши обещал отыскать с десяток лучников, умеющих стрелять ночью. За деньги, конечно. Еще он планировал нанять полтора десятка мечников. Пешие бойцы в Смалене обходились куда дешевле конных. Пришлось раскошелиться на факела, стрелы с серебром и простые стрелы, щиты, доспехи. Все деньги, что я вытянул из купцов, которых Кузмапат собирался отодвинуть с их выгодных торговых мест, разом пришлось истратить.
Всю ночь я бродил вокруг имения, расставляя магические якоря. Завтра я сумею очень быстро, всего за несколько минут, присоединить к каждому якорю заклятия, превратив подходы к моему дому в своеобразное магическое минное поле. Утром я отправил из дома всех женщин в город и принялся ждать. В этот момент я был совершенно беспомощен. Со мной оставался лишь управляющий Юшим, бесполезный в настоящем бою, и еще один слуга, который и охранял имение. Лишь когда нагретый солнцем воздух заколыхался над землей жарким маревом, прибыл Бейши с остальными слугами и стрелками-наемниками. Мечники ожидались позднее. Расставив бойцов наблюдать за окрестностями и дав необходимые указания по подготовке обороны, я прилег вздремнуть.
Часть вторая. Двойная Крыса
Лесная красавица
"… Возвращаясь назад, я отклонился от торной дороги к северу, оказавшись в сплошных лесах, что лежали на восход от гор Аргиза. Деревушка, которую я навестил после долгих лет отсутствия, встретила меня тишиной. Из распахнутой двери избы Оксенга зыркнул на меня зелеными глазами кот, насторожил уши и скрылся в огороде, схоронившись среди густых сорняков. Ощутив некоторое несоответствие картины вокруг меня образам памяти, я насторожился. Трава на единственной деревенской улице выглядела совершенно нетронутой. Избы стояли целые, но вокруг них не рылись в земле хрюшки, не бродили куры. Меня не встретила лаем ни одна собака.
Я потянул на себя дверь в избу братова сына, и она оказалась не запертой. Здесь вообще мало кто запирал дверь. Воровства в лесных поселениях не знали, лесной зверь двери открыть не сумел бы, а от нежити спасались охранными знаками. Но нежити на подходах к деревне я не встретил, что меня порядком удивило. Возле избы я еще раз проверился. Нежити в деревне не было, как не обнаружилось и следов недавнего пребывания людей. Обе комнаты поражали беспорядком: как будто хозяева спасали самое важное при пожаре, или же чужаки рылись в поисках спрятанных ценностей. Даже кровати оказались перевернутыми.
Если бы братов сын спасал свое добро, он захватил бы небогатые украшения жены, которые передавались в ее роду от матери к дочери, и обязательно захватил бы дедов кинжал, что всегда висел на стене между двумя окнами. Но украшения кучкой лежали на полу, а кинжал торчал из досок пола, вогнанный туда сильным ударом. Ножны валялись рядом с детской игрушкой — разрисованным глиняным петухом с отломанным хвостом. Кинжал я подобрал, это было наследие моего рода, и вышел на улицу.
Я обходил дом за домом, находя везде схожую картину. Где-то протух и заплесневел готовый обед, где-то лежало горкой выстиранное белье, которое хозяйка так и не удосужилась развесить сушиться. Я вернулся к дому Оксенга, деревенского знахаря и замедлил шаг у дверей. Этот запах я не мог перепутать ни с чем другим. Задержав дыхание, я осторожно заглянул внутрь. Тело Оксенга, облепленное мухами, болталось на свисающей с потолка веревке. Успев краем глаза отметить, что в его избе царит обычный порядок, ничего не разбросано, я выскочил наружу.
