Фридрих рассмеялся и сказал:
«Вот такой настрой мне нравится! Да, верно: приучайся к самому лучшему, к самому дорогому. Бери коньяк и пойло для маргиналов!»
Через пару минут Кирилл подошёл к кассе с дешёвой водкой и дорогим коньяком.
Фридрих в нём посмотрел на подозрительно прищурившуюся кассиршу и сказал с нажимом:
— Покупка оплачена.
Кассирша замерла на несколько секунд, потом кивнула, пробила покупки и выдала чек, глядя куда-то сквозь Кирилла.
Он поднял руку и почесал ухо указательным пальцем. Затем снова прижал большой палец остальными к ладони.
Три. Одиннадцать. Девяносто шесть. Десять. Шестнадцать. Сто сорок четыре. Двести.
«Уймись! Иди на выход».
Надо было взять в том же отделе кольца кальмара или ещё какой-нибудь закуски. Ну да ладно. Старый, Витёк и Тапыч как-нибудь сами сообразят, чем закусить.
«Последняя попойка! — хихикнул подселенец. — Чувствуешь, как приятно держать в руках чужие судьбы? Ты решаешь, когда они умрут».
«Не я решаю — ты».
«Мы, мальчик. Ты и я. Теперь мы всё делаем вместе, мальчик. Всё и навсегда».
Кирилл читал в учебнике — когда-то давно, ещё в школе, что ядро свободы — это выбор. Не независимость от всего и вся, не отсутствие ограничений, а возможность выбирать.
«Ты выбираешь! — ехидно заметил Фридрих. — Подчиняться мне по-хорошему или по-плохому — чем не выбор?»
Да уж, перспектива, конечно, так себе.
«Всё лучше, чем прозябать человечишкой. Ты и без меня не очень-то хотел стать обычным человеческим неудачником. А со мной ты поднимешься так высоко, как и представить себе не мог. А что ручки не запачкать не получится — так это жизнь такая, мальчик. Смирись».
Да, всё, что остаётся, — смириться со своей участью.
Тринадцать. Сорок. Один. Девяносто два…
Тапыч дремал на своём лежаке, но услышав, что кто-то идёт, проснулся и премного обрадовался при виде добычи Кирилла.
— О, никак сегодня праздник какой, а?
Тапыч потёр ладони и усмехнулся.
— А остальные где? — спросил Кирилл.
— Пошли в город денежек добывать. А я чего-то перебрал с утра. Сплю теперь.
— А ты сходи закуски надыбай, а? Потом загуляем! — Кирилл многообещающе потряс водочной бутылкой.
— Ща дай малёх, парень! Трубы горят — прям не могу!
После пары глотков Тапыч расплылся в улыбке и заявил, что сходит опять к Ромашке за закуской.
Надо тянуть время, чтобы…
Три. Одиннадцать. Сорок шесть. Триста четырнадцать.
«Не поможет. Ты всё равно это сделаешь».
«Я знаю. Знаю»
Кирилл постоял над бутылками, потом сказал:
«Давай за паспортом сходим? На чеке из „Домового“ стоит шестнадцать сорок три: пока дойдём туда, как раз около шести и будет. Надо быть готовым ко всему: вдруг мы прямо сегодня найдём девушку?».
Фридрих согласился. Кирилл спрятал бутылки на пустыре, чтоб не искушать соседей, если они вернутся в его отсутствие, и они с подселенецем отправились в сторону Кирпички.
Добыть паспорт оказалось удивительно просто. Кирилл сказал, что знает Старого — и Сохатый обрадовался, пустил его в дом и взялся угощать. Кирилл делал вид, что пьёт тёмное, кисло пахнущее пиво, но на деле больше налегал на еду, стараясь не переесть после долгого перерыва. Яичница с луком, хлеб и помидоры ещё никогда не казались ему такими аппетитными и одуряюще ароматными.
«Хватит, — в конце концов сказал Фридрих. — Пора идти обратно».
Он велел хозяину дома сидеть и пить дальше, а сам повёл Кирилла искать паспорт. Самый важный документ гражданина РФ валялся за комодом и был изрядно заляпан.
Кирилл открыл его и с удивлением узнал, что гражданин Лосев Иван Петрович старше его всего на пять лет. Выглядел Сохатый сорокалетним.
«Хватит таращиться! Идём»
Он сунул паспорт в карман толстовки и вышел на улицу. Пока Кирилл сидел в гостях, погода испортилась.
Порывистый ветер швырялся мелким мусором и пылью, бил в лицо и протяжно завывал.
Если бы не Фридрих, Кирилл заблудился бы в ставшем совершенно незнакомым в сумерках чужом городе.
Возле временного убежища Кирилл остановился.
«Мы же не сможем сегодня искать девушек и старушек. Уже поздно. И ветер вон какой: кто в такую погоду будет торчать на улице? Давай искать завтра».
«Ладно, искать будем завтра», — легко согласился подселенец.
Кирилл было обрадовался, но Фридрих добавил:
«А бомжей ты убьёшь сегодня».
«Зачем? Куда мы торопимся?»
«Мы никуда не торопимся. Но! Ты должен усвоить: сопротивляешься — будешь наказан. Так работает воспитание. К тому же, поверь: потом тебе станет легче. Возможно, тебе даже понравится. Моей жрице, пусть и не сразу, понравилось распоряжаться жизнями».
Голос Фридриха звучал без привычных человеческих интонаций. Спокойно, холодно — и в то же время с затаённой радостью, предвкушением.
Он всё-таки сумасшедший?
Хотя, чтобы сойти с ума, надо на нём стоять. А кто сказал, что такой, как Фридрих, хоть когда-то был по-человечески нормальным?
Пока Кирилл додумывал мысль, его руки уже вынимали из импровизированного тайника бутылки. Коньяк спрятать под одеждой — это не для маргиналов. А водку им.
Соседи ждали. Нехитрое угощение, полторашка дешёвого пива, пластиковые стаканчики. Чуть настороженные — не обманет ли? — и радостные улыбки. Старый, Тапыч и Витёк, как и Фридрих, полны предвкушения, но совсем другого.
«Видишь: у них одна радость — напиться до скотского состояния! Разве это жизнь? Разве это люди? Мусор. Скоты. Уроды. Да если ты убьёшь их, ты сделаешь мир чище!»
Какая знакомая риторика.
Кирилл усмехнулся.
Вручил Старому водочную бутылку.
— О, точно — праздник! — обрадовался тот.
Остальные заулыбались и одобрительно закивали.
Соседи радостно взялись мешать сомнительный «коктейль» из пива и водки, закусывая его дешёвой колбасой и неаппетитным подсохшим хлебом.
Кирилл хотел уйти в свой угол, но Фридрих не дал.
«Смотри, мальчик. Смотри: они скоро умрут. Впитывай их последние улыбки, жесты и слова. Говорят, для вас, людей, это что-то значит».
Пришлось остаться. Кирилл чокался с соседями стаканчиком с остатками минералки и мял в руке хлебную корку.
Следующий круг пивных возлияний под бессвязные разговоры о прошедшем дне.
«Скоро это закончится. Скоро они перестанут коптить небо».
Они же люди.
Грязные, пьяные. Вонючие. Безвольные. Но люди.
«Выбери они другой путь, не оказались бы здесь. И не подохли бы, как собаки».
Очередная порция «ерша» — и соседи скоро совсем захмелели, привычно ударились в воспоминания, перебивая друг друга и гомоня.
Фридрих заставил носителя подняться и пойти к своему лежаку. Руками Кирилла протёр бутылку антифриза и принёс её, придерживая рукавами толстовки к почти опустевшему столу.
— А давайте-ка вот этим делом догонимся! — сказал подселенец голосом Кирилла.
Никто не возражал, и вскоре в стаканчики полилась ярко-голубая жидкость.
Кирилл смотрел, как соседи пьют ядовитое пойло, и чувствовал ставшую почти привычной тошноту.
— Давай ещё по одной! — взмахнул стаканчиком Витёк.
Он выхватил из-за пояса свою бутылку, глотнул коньяка и закашлялся: жжётся!
«Мне надо на воздух».
«Что такое, хе-хе? Барышне опять дурно?»
«Мне плохо!»
Да, состояние было так себе — и чем больше Кирилл об этом думал, тем хуже ему становилось. Совсем не сложно вывести себя из равновесия. Нужно только позволить себе сосредоточиться на ощущениях тела.
Боль в желудке и в голове. Головокружение. Жар. Тошнота.
«Ладно, иди».
Снаружи по-прежнему бушевал ветер.
«Не забудь унести свой коньяк. И стакан. Тебя не найдут, если ты будешь благоразумен. Если кто и заинтересуется, тут всё ясно: маргиналы добыли водки, догнались антифризом — бывает».
Им ведь ещё можно помочь. От первоначальных симптомов до вторичных может пройти несколько часов, даже сутки. Есть действенный антидот — фомепизол. Всё ещё можно исправить.
