Оскар вздохнул. Подозреваю, что его прошлое тоже не усыпано розами… но кровь неумерших холодна. Или у них больше времени на сложную науку — обуздывание собственных чувств. Не знаю.
Жизнь наладилась.
Все пошло своим чередом. Мир, будь он неладен, — дрязги, интриги и воровство. Скулеж моих милых придворных. Тихая ненависть — вежливая столичная ненависть.
Встретили меня хорошо. От меня отвыкли за этот год. Забыли меня. Расслабились. А теперь я снова занялся наведением порядка, и очень многих этим огорчил. Мои дни были заняты делами Междугорья — тяжелыми, как и все такие дела. Мой опыт с заменой маршала хорошо себя зарекомендовал, и я заменил премьера и казначея… со всеми вытекающими последствиями. Канцлер пока тянул: он воровал все-таки поменьше других, а может быть, больше боялся меня.
А между тем, октябрь свалился в непроглядную темень, дожди со снегом и долгие-долгие вечера. Ну не мог я их коротать с Марианной, право! Иногда я приходил в ее покои взглянуть на малыша. Но малыш был пока слишком бестолковым созданием, несмотря на всю миловидность. И не пробыв там и четверти часа, я уходил к себе в кабинет. Зажигал у зеркала пару свечей для вампиров. Если они появлялись — я несколько оживал. Если нет — сидел в темноте, один… в собственных воспоминаниях.
Вот что было совершенно нестерпимо. Всматриваться в темноту и видеть их лица. Слышать их голоса. И отправиться спать в покои, пустые и холодные, словно склеп. И полночи перебирать жемчужины в тщетных попытках заснуть: это ожерелье война связала с ними обоими»
Жизнь после смерти Магдалы казалась невыносимой. От холода и пустоты я наделал глупостей.
Написал письмо Розамунде, пригласил ее в столицу на бал в Новогодье. Не ожидал, что она приедет, но — приехала, когда установились дороги.
Я очень давно ее не видел. Отвык. Забыл. И кажется, смутно на что-то надеялся.
А Розамунда по-прежнему выглядела белой лилией. Как тропический цветок в пуху — тонкая и белая, в плаще с серебристой меховой опушкой. На мой взгляд, она похорошела за эти годы. Обрела какую-то законченность облика.
Если раньше ее лицо легко принимало любое выражение, теперь определилось главное. Надменная рассудочная жестокость. Ее лицо пресекало все попытки дружеского общения.
Ее сопровождали несколько дам — в основном пожилые, но одна молоденькая и миленькая, розовая, рыжеватая. С детским складом губ. Помнится, жена герцога Роджера, он недавно женился и представил ее ко двору…
Ребенка Розамунда не взяла. Остановилась во флигеле для почетных гостей — его приготовили как подобает. Принимала дам столичного света с таким непринужденным шиком, что я диву дался. У нее, думаю, было немало времени в провинции для того, чтобы научиться играть в королеву. Она играла отменно, как после долгих репетиций. Женская часть придворных впадала в экстаз от упоминаний о Розамунде.
Меня она посетила. По-другому этот визит назвать сложно. Посетила после большого приема, когда уже основательно устроилась, в мой свободный час. Пришла в сопровождении рыженькой и пожилой толстухи, будто не желала остаться со мной с глазу на глаз.
— Рад, — говорю, — что вы все-таки появились в столице, Розамунда. Это наводит на веселые мысли.
Она взглянула холодно.
— Вот как, — говорит. — Так вы намерены сделать меня участницей своих увеселений, государь?
— Ну да, — отвечаю. — Почему бы и нет? Полагаю, что мы с вами уже взрослые, Розамунда. В таком возрасте люди способны перестать портить друг другу жизнь.
Я немного слукавил — надеялся ей польстить. Но промахнулся.
— Любопытно, — сказала она голосом, обращающим меня в нуль. Раньше у нее не выходило вот так лихо — одним словом. — А что изменилось с тех пор? Вы теперь хороши собой? Добродетельны? Благородны? Больше не имеете дел с преисподней? Вы стали достойны добрых чувств, не так ли?
Ее дуэнья на нее смотрела, будто на священную хоругвь: «О, как она смела!» Мне вдруг сделалось муторно, как в старые-старые времена.
— Отошлите дуэнью, — говорю. — Или я расскажу, что думаю о вас, при ней.
— Любопытно, — говорит снова. — Любопытно, что вы можете мне сказать после всего, что случилось за эти годы? Есть какая-нибудь низость, которую вы не испытали на себе, государь? И чем вы можете меня попрекнуть?
— А вы безупречны? — спрашиваю. С кем, думаю, я решил поговорить! Затмение нашло.
Она выпрямилась. Все это выглядело как на картине: ее поза, ее костюм — я понял, что это действительно репетировали много раз. Теперь уже было не тошно, а смешно. Поначалу она сумела даже задеть меня — за похороненные где-то очень глубоко в душе чувства подростка. Но чем дальше — тем мой разум делался чище. Она напрасно кинулась в атаку, не рассчитав позиций. Я начал наблюдать. Я уже догадывался, что она скажет.
— Прекрасный государь счел необходимым украсить свой кабинет портретом своего фаворита, чья жизнь была фантастически постыдной, — начала Розамунда. А я поставил мысленную «птичку» над первым пунктом. Конечно, не замедлил и второй. — Мои покои заняты деревенской бабой, по случайной прихоти государя — матерью королевского сына. И этому ублюдку, рожденному мужичкой, государь дарует признание и покровительство.
— Да, — говорю. — Тогда как государыня коротает дни в изгнании, за вышиванием и сплетнями. Этому и вправду пора положить конец. Я так огорчен вашим положением, Розамунда. И так боюсь за Людвига: ведь дамы болтают, что иметь одного ребенка — все равно что не иметь детей вовсе. А вдруг — сохрани, Господь, — оспа или холера?
У нее глаза расширились. Проняло девочку.
— Государь, — говорит, — вы же не собираетесь…
— Я считаю, что вам нечего делать в провинции. Жена должна жить в доме мужа, не так ли?
Презрительную мину как водой смыло.
— Государь, — говорит (уже умоляюще), — но Людвиг остался с вашей матушкой… Ребенку необходимо…
— За ним всегда можно послать, — говорю. Улыбаюсь. — И все будет, как в лучших традициях, — счастливое семейство. Правда, моя дорогая?
Она тоже купилась на воспоминания подростка. Давно со мной не видавшись, думала, что я так же беззащитен перед ее шпильками, как и раньше. И что я ее жалею, и поэтому она может гадить мне на голову. Большая ошибка.
Я ее больше не жалел. Я смотрел, как она разыгрывает роль оскорбленной королевы, — и перед взором моей памяти стояла Магдала, Магдала, убитая лучниками Ричарда, Магдала, лучшая из женщин. Которая отвечала за каждое слово, взвешивала каждую мысль… А Розамунда не знает, что такое король-тиран и муж-деспот. Только воображает, что знает.
