Вернее, это я скакал по проложенному им маршруту. Куда вот только и с каким результатом? В морг?
Ладно, подумал я, поскачем дальше. С барьерами. Где там?
…Утром зарядил дождь. С почтового егеря текло, и он опасливо топтался у дверей. Лицо его не запомнилось, у него был простой рисунок крови, серый с едва проскальзывающей медью, не к чему смотреть на лицо, да и думалось не о том.
На желтой вощеной бумаге в егерской руке волдырями вздулись и подрагивали капли.
— Что это?
— Письмо, господину Ритольди, Огюсту, лично в руки.
Он был, похоже, отставной военный. Может быть, комиссованный по ранению. В голосе слышалась прокуренная хрипотца.
— От кого?
Пакет весил мало. Внутри что-то прощупывалось, что-то тонкое. То ли щепочка, то ли валик какой.
— Не могу знать, — козырнул егерь. — Мы только доставляем.
— Хорошо.
Кивок. Взмах руки…
(вымарано)
Подняться наверх, к себе. Зашториться. Уже понимая, уже чувствуя.
Где там этот егерь? Почему? Как? Откуда?
Послать, чтоб догнали? Кого послать? Семена? Армию? А потом?
Руки дрожали, бумага сопротивлялась пальцам, плыли чернильные буквы. Рит. л…ди. Что-то белое из надорванного пакета упало на ковер.
Сердце бухнуло, звоном отдалось в ушах. Саша!
Опуститься, найти. Найти! Жилками, жилками. Белый, с полукружьем ноготка…
Саша!
Почернело в глазах. Заклекотало в горле. Бешеный зверь Грамп рванулся изнутри: кто посмел? Кто? Порву! Уничтожу!
Полк — в ружье!
Но не было полка, был листок бумаги с аккуратными строчками: «Если вы хотите вернуть внука живым, поступайте в точности так…»
Живым?
Зверь вздрогнул. Они — посмели. Они настолько уверены… Это император?
(вымарано)
Наверное, не зная того, что знаю сейчас, я тоже подумал бы на государя-императора. Если не на его участие, то на его молчаливое согласие. А в исполнители взял бы Гебризов или верных Кольваро. Хотя бы себя. Но потом…
Потом бы я понял, что играть в похитителей и отпиливать у детей пальцы великие фамилии не стали бы ни за что.
Грамп, конечно, подумал затем на Орден Мефисто.
И стихийные, не подконтрольные высокой крови бунты не испугали его так, как то, что внук, любимый Саша уже без…
Он готов был сделать, что угодно. Украсть, провести, сдаться без сопротивления.
Но потянулся день, за ним второй, детский палец, источающий блеклые ало-зеленые жилки, был бережно помещен в шкатулку, письмо перечитано и сожжено.
Словно малярийная лихорадка, далекая, перенесенная еще в юности, забытая, вдруг вернулась к нему. Стены плыли, лица искажались, почти отнялась рука, слова давались через силу и только чай, чай, чай, чай…
Семен шарахался, гувернантка заперлась в своей комнатке.
— Саша, Сашенька, — помимо воли шептали губы.
А сын с женой был на водах. Он отписал им…
(вымарано)
Второе письмо подарило надежду. В нем был адрес, три слова, сухие, короткие. Деловые! Значит, есть возможность договориться.
Принесший конверт мужчина был усат.
Но почему, как прежде, не егерь? Почему не по почте? Желание проконтролировать? Убедиться? Или это случайный человек?
В памяти Ритольди и это лицо мужчины осталось нечетким.
Ох, нет, подумал я, ничего здесь не выудить. Наверняка один из похитителей подрядил какого-нибудь местного инженера, приказчика или крестьянина, а сам — на взгорок, на дерево с биноклем — смотреть-оценивать: готов ли, сломлен ли.
Но, скорее всего, и наблюдающий, будучи пойман, не смог бы сказать многого. «Козырь» и «козырь», его послали — он залез.
И пока размотаешь нить…
Мне вспомнились отметки на «козырных» лбах в морге, и я поправил себя: если размотаешь… если…
Впрочем, «козыри» — это мелочь, сподвижники, посвященные — их бы зацепить. Кто-то же и в Тутарбино вхож, и в военных кругах — свой, и среди фамилий. Если проверять — это двести, двести пятьдесят человек.
Не так уж и много, но время, время. Нет его!
А разве у них есть? — подумалось мне.
Больно велика плотность событий последних двух недель. Что-то намечается? Или, наоборот, что-то идет не так, и они предпринимают лихорадочные усилия к исправлению?
А может наш противник просто не вытерпел? И собранная высокая кровь сыграла с ним злую шутку? Отсюда и торопливость, и самоуверенность.
Четыре кропотливо подготовленных покушения за полгода. Из них — три удачных. И еще четыре — всего за четырнадцать последних дней: на отца, на Ритольди и два на меня. Три неудачных. Разве не торопливость?
Спланировать, подкараулить, напустить пустокровника, подготовить варианты на непредвиденные случаи — ум надо иметь холодный и дерзкий. Может быть, знакомый с военными операциями. И еще — никакой рефлексии. Жертвы, пальцы, кровь — все ради…
Ради чего?
То есть, промежуточная цель рисовалась ясно. А дальше? Допустим, добывает эта сволочь кровь всех семи фамилий. Чистую. Без примесей низких жилок. Ало-стальную, ало-золотую, ало-синюю, ало-белую, ало-оранжевую, медную, изумрудно-алую и черно-алую.
И что — сидит и хихикает над коллекцией?
Не верю. И Терст не верит. Бывают, конечно, и такие сумасшедшие, но люди за ними не пойдут. Те же «козыри» — народ битый, ушлый, в большинстве своем сидевший в острогах и тюрьмах, пустую обертку враз почуют и за просто так ножа из-за голенища не вынут. Власть им пообещали? Свободу? Богатство?
А себе? Всемогущество? Несбыточное, утопическое, но для кого-то вполне реальное. Манящее. Как ни глупо это звучит.
Я снова сосредоточился на чтении крови Огюста Юлия Грампа.
Леверн приветствовал его туманом. От дороги осталось ощущение тряски и одинаковых потолков почтовых станций — он смотрел в них, ожидая подачи свежих лошадей.
Саша! Саша, я уже!
Других мыслей не было. Страх душил. Собранная Семеном еда отправилась прямиком в придорожные кусты.
В доме Ожогина его ждали. Старуха с трясущейся на тонкой шее головой темным коридором провела его в комнату, приготовленную для «высокого господина». Кровать, застеленная дряным покрывалом, узкое окно, выходящее на каменотесный двор, тараканы, пытливо шуршащие за обоями.
— Комната, не извольте беспокоиться, чистая, — сказала старуха, — без клопов. И вот еще… — она покопалась в кармане серого платья. — Это велено передать.
Листок бумаги оказался у него в руке.
— Благодати вам, — смог пожелать он.
— Ну дак, — ответила старуха и вышла.
Он сел на кровать, вызвав визг панцирной сетки.
На листке плохими чернилами и торопливым, часто неразборчивым почерком была написана инструкция.
«Для господина Р.» значилось в ней.
«В каменотесной мастерской на имя господина Ипатьева заказан голем. По приезду оживите фигуру и приготовьте к ночной погрузке. Следующим утром будьте на втором этаже больницы Керна. Инкогнито. Ваша задача — поднять голема и вывезти груз.
