Я сглотнула.
— И что ты любишь его. Дитя, это опасная игра.
— У меня нет выбора. — Мой голос прозвучал непроизвольно холодно. — Я не по своей воле оказалась клеверной. Если хотите знать мое мнение, это ужасно нечестно. Я не умерла, поэтому она украла моего лучшего друга и Люка. Разве это справедливо?
Томас лег на траву, глядя в глаза одной из гончих. Их стало легче различить, чем раньше.
— Не вини меня. Я уже наказан за несогласие с ее мнением о жизни и смерти. Поэтому и сижу в кольце грибов, разговаривая с ее последним врагом, вместо того, чтобы целовать ей руки.
Я не могла больше сдерживать ярость.
— Как насчет моего лучшего друга? Она отпустит его, только если я умру?
Томас постучал по воздуху на границе кольца из грибов. Раздался звук, будто он постучал по стеклу. С другой стороны донесся вой, и зубы клацнули возле его пальца.
— Волынщик? Он слишком хорош для этого мира. Такой волынщик может привлечь неподобающее внимание. Хуже, чем внимание фей. Я слышал от многих, что ему безопасней было бы умереть.
— Умереть? Ну уж нет! — рявкнула я. Мои пальцы начали дрожать. Бессознательная попытка удержать собак на расстоянии слишком быстро выкачивала силы.
Томас с сочувствием посмотрел на меня.
— Дитя, мне жаль, но она никогда не позволит тебе сохранить жизнь, пока сама жива. Ты подвергаешь опасности ее существование. Одна из вас должна умереть.
Я смотрела на него, слушала его слова и пыталась сохранить кольцо непроницаемым. Казалось, я смотрю сериал: «Один из вас должен умереть. Город слишком мал для вас обоих».
Я больше не могла сдерживать псов. Я слишком ослабла.
— По правде говоря, — добавил Томас, — я бы предпочел, чтобы умерла она.
Только спустя мгновение я поняла, что он имеет в виду. В тот же момент невидимые стены рухнули, и свора собак ворвалась в круг, затопив волной все пространство и плотно прижимаясь к моим ногам.
Запах тимьяна стал невыносимым.
Восемнадцать
Невыносимо было чувство давления собачьих тел. Невыносимо было чувствовать прохладу их шерсти, удушающий запах трав и клевера. Невыносимо было слушать завывания мастифов и резкий лай гончих: наша добыча, мы догнали нашу добычу.
Ко мне приближался Охотник, и собачьи тела расступались перед ним, словно вода. Его шаги заглушала какофония собачьего лая. Я еле расслышала, как он приказал: «Молчать».
Лай стих. Тишину нарушал только шум проезжавших по дороге машин. Можно было закричать, но зачем? Водители никого, кроме меня, не увидят.
Охотник остановился на расстоянии вытянутой руки. Он не напоминал человека, и от странности его вида захватывало дыхание. Глубоко посаженные глаза были бездонными, как у ястреба. Золотые пряди были золотыми в буквальном смысле слова и поблескивали среди обычных темных волос. На шее виднелись странные черные рисунки, похожие на татуировки.
— Дейдре Монаган.
При звуке его голоса меня мгновенно закружил вихрь воспоминаний: Люк смотрит на тела своих братьев во рву, Охотник убеждает его уйти. Охотник с бесстрастным лицом прижимает Люка к земле, пока фея с песнопением надевает на его руку обруч. Охотник вытаскивает Люка из колодца и без тени злобы говорит: «Тебе предстоит много работы». Охотник со склоненной головой и закрытыми глазами слушает игру флейты. Охотник тащит окровавленного Люка в большую комнату, оставляя за собой алый след.
Томас прошептал мне на ухо:
— Только Люк может убить тебя, пока ты под защитой железа. Будь смелой, дитя.
Охотник посмотрел на него.
— Томас-Рифмач, сохраняй молчание.
Судя по ауре древности, он охотится уже тысячи лет. Его странность пугала меня больше, чем злой смех Элеонор. Я боялась заговорить: наверняка нужно следовать какому-то протоколу.
— Что тебе нужно, Охотник? Разве для твоей своры нет более достойной дичи?
В его глазах мелькнуло странное выражение.
— В самом деле. — Он изучал меня сквозь полуопущенные ресницы. — В самом деле, ты слишком легкая добыча.
— Ты не можешь ее убить, — сказал Томас. — Так зачем охотиться?
— Повелеваю тебе замолчать, Рифмач. — Он снова повернулся ко мне, и, казалось, молчание затянулось на века. В конце концов он потянулся к бедру и вытащил длинный кинжал с вырезанными на рукоятке головами животных.
— Дейдре Монаган, ты — клеверная и должна умереть.
Не настолько я испугалась, чтобы сидеть и покорно ждать удара. Я сделала шаг назад, чуть не споткнувшись о тела гончих.
— Я знаю, ты не ударишь меня кинжалом.
Томас поморщился, по всей видимости представив, каким болезненным, если не смертельным, будет удар.
— Сними с себя железо, — приказал Охотник. — Я чувствую его запах.
— Черта с два! Держись от меня подальше.
Лицо Охотника не дрогнуло — что тратить нервы на жалкого кролика, который норовит увернуться. Он сделал шаг вперед, немного подняв кинжал, и повторил:
— Сними с себя железо.
Я посмотрела на край поля. День клонился к концу, и наползала тьма, хотя еще не смеркалось. Но какая-то часть меня ощущала приближение ночи и впитывала ее энергию.
Я подняла руку, и кинжал стрелой полетел к моей ладони. Кончик лезвия рассек кожу, и я вздрогнула. Однако кинжал не выронила и направила его на Охотника.
— Возвращайся к ней и скажи, что мне нужен мой друг. И я желаю видеть Люка.
Охотник прищурился, будто он силой мысли пытался вырвать кинжал из моей руки.
— Я никогда не отпускаю свою добычу.
— Меня ты отпустишь. — Я удерживала кинжал. — Передай ей мои слова. — Я вытянула к нему другую руку, представив, что в грудь Охотнику упирается гигант. Я толкнула Охотника, вложив всю энергию, которую могла собрать в темноте, еще не ставшей тьмой.
Охотник полетел вниз по холму.
— Уходи, или я сокрушу тебя, — солгала я. У меня еле хватало сил держать кинжал. Оставалось надеяться, что Охотник поверит в мою угрозу.
Он долго смотрел на меня.
— Свора, за мной.
Волна серебристых тел устремилась за ним. Вытянув дрожащую руку, я ждала, пока они не скроются из вида.
— Он ушел? — в конце концов прошептала я.
Томас кивнул, не в силах поверить в произошедшее.
— Да.
— Отлично, — сказала я и рухнула на землю.
Во сне я лежала на холме в кольце грибов, сиявших белым в свете звезд. Меня окружала тьма, укачивая, как в колыбели. Я глядела на мириады звезд и на диск луны, белый, словно мел. Я знала, что сплю, потому что на поверхности луны мне виделись птицы с белыми крыльями, переплетенными между собой в невозможном пазле. От их красоты хотелось плакать.
