Вздохнула Василиса, помолчала немного, собираясь с силами, и, наконец, продолжила.
– А наказание мое в том, что должна я была ребенка своего Анфисе на воспитание отдать на семь лет. Так что «подменыш», как у вас, у людей говорят, не ты вовсе, а братец твой. Мой сынок Ефимушка. Через год тот срок истекает, но есть еще одно условие. Перед тобой я особо виновата, ты и тогда в лесу сына моего от смерти спасла, и за те пять лет, что он братиком твоим был, еще два раза спасала, помнишь? Однажды он в колодец загляделся да и свалился, ты никого на помощь звать не стала, сама справилась. И когда от свечки упавшей рубашонка на мальчишке загорелась, ты огонь быстро потушила. Правда, сгореть Ефимушка не мог, огонь его не берет, да и в колодце утонуть ему не грозило, отец-то его царь морской, под водой Ефимка у себя дома. Но ты-то ведь этого знать не могла, жизнью своей рисковала, чтобы братика спасти. Так вот, если бы ты с Анфисой осталась, на тебя бы тоже проклятие пало. Уж очень зла я тогда была, забыла, что за каждое слово, в сердцах сказанное, ответ держать нужно.
Чтобы справедливость сохранить и не нарушать равновесия, и без того неустойчивого, должна я тебя от проклятия избавить. Заклятие мое слишком сильным было, не отменить его. Потому и осталась мне единственная возможность: силы колдовские в тебе пробудить. В каждом человеке они есть, в одних больше, в других совсем капелька, но только дремлют, потому что неразумны люди, а от неразумия часто злы и коварны бывают, им большую силу давать нельзя. История много примеров знает, когда сила великая и власть даже хороших людей разума лишала. Начинали они губить все живое и в конце концов сами погибали, контроль над способностями своими потеряв. Я все это тебе для того рассказываю, чтобы ты решение приняла. Сила в тебе есть. Что сегодня зов о помощи услышала, верное тому свидетельство. Пока ты еще остановиться можешь, назад вернуться, знания твои только врачевания касаются, но если останешься, год еще учиться будешь, дорога к людям тебе заказана. Так что думай!
– Хватит ли сил у меня науку твою постичь? – засомневалась Танюша.
– Сестрица моя, Матрена, хоть и ехидничала, а сама-то ягодку чародейскую на поляне заветной только на третий год нашла, а ты с первого раза, – усмехнулась Василиса.
До самого рассвета проговорили они, а к утру твердо сказала Таня, что останется она в лесу, негоже от таланта своего отказываться. Да и задумка тайная у нее появилась. Мужик-то ляпнул нечаянно, что Василиса смену себе готовит. Так, если девочка выучится, может, сумеет она снять с Анфисы проклятие страшное? И жителей деревенских спасет. И жуткие морозы, и нашествие волков, и голод тогда приключаются, когда среди людей кто-то проклятый живет, иногда и сам о том не знает, и другие не догадываются.
* * *
Почти три года минуло, как пропал в лесу муж, ровно два года, как ушла в лес дочь Танюшка. Сынок Ефимка – вот все, что осталось у Анфисы. Жизнь ей тяжким сном кажется: и страшно во сне, и проснуться не можешь. Даже не помнит, как дочку в лес проводила, вроде бы спала, а вроде и нет. Но вдруг как-то темным осенним вечером подошел Ефимка к матери, запахивая кафтанчик старенький, от Агафона оставшийся. Велик был пареньку кафтан, да что делать, другого-то нет. Смотрит Анфиса на серьезное детское личико, понять ничего не может. А сын ей до земли поклонился да и говорит:
– Пора мне домой возвращаться. Спасибо тебе, Анфиса, что все эти семь лет мне матерью была, прости, если что не так, зла на меня не держи. Счастья тебе. Прощай.
Сказал так, выскочил из избы и по тропинке к лесу побежал. С Анфисы оцепенение сонное вмиг слетело, кинулась она вслед, в чем была, даже платок не набросила, бежит, зовет на ходу Ефимушку, но словно не слышит ее мальчик, смеется счастливым смехом, заливается, смех у него звонкий, будто колокольчики серебряные звенят, переливаются. Бежит Анфиса из последних сил, задыхается, вот впереди уже и опушка лесная показалась. Стоят на опушке две женщины в дорогих одеждах, одна высокая, вторая пониже. Та, что повыше, Ефимке навстречу руки распахнула, словно обнять его хочет. Анфиса с Ефимки глаз не сводит и не видит, как вылетел из леса темный вихрь да в ее сторону двинулся.
Вдруг, откуда ни возьмись, появилась перед Анфисой белая сова, мечется перед лицом, крыльями по голове бьет, с тропинки сталкивает, точно прочь гонит. Отмахивается от совы Анфиса, да упорно вперед идет, вот уже и ветер страшный поднялся, свищет, деревья гнет. Поняла тут сова, что не прогнать ей Анфису назад, развернулась, крылья расправила и застыла в воздухе, собой Анфису от вихря надвигающегося прикрыв. Тут и Анфиса опасность увидала, застыла столбом посреди тропинки, ни рукой, ни ногой двинуть не может, только одна мысль жилкой в виске бьется: выходит, сова не помешать ей, а спасти ее хотела? Почему?
Смотрит Анфиса, как закрутил белую сову страшный вихрь, сложились крылья совиные, полетели по ветру белые перья, одно перышко ветер прямо Анфисе в руку швырнул. «Вот ведь, противная девчонка!» – сказал кто-то в сердцах. Слова совсем рядом прозвучали, но сколько Анфиса головой ни вертела, никого не заметила. Да и как заметишь, когда ветер завывает голодным волком, листья осенние шуршат, кружась в бешеной пляске, а тьма вокруг все сгущается. Вдруг видит Анфиса, еще одна сова в вихрь с разгону влетела, молоденькая совсем, не сова, а совенок пестренький. Раздался страшный крик, и третья сова перед глазами испуганной женщины мелькнула, громадная с горящими желтыми глазами, из которых струился мощный поток света, словно два огромных фонаря кто-то неведомый внезапно зажег в черном осеннем небе. Не успела Анфиса обрадоваться свету, как померк он перед ее глазами.
* * *
Ярко светило солнышко, пригревая даже в морозный осенний денек. Воздух был прозрачным, будто хрустальным. Небо не по-осеннему голубело, и на нем ни облачка. Далекий лес чернел голыми ветвями деревьев и зеленел громадными развесистыми лапами елей на фоне золотого ковра опавших листьев. А по золотому ковру к лесу медленно шла богато одетая женщина, обняв за плечи девочку постарше и маленького мальчика. Дети тоже были в дорогой одежде, и даже со спины все трое казались такими счастливыми, что у Анфисы защемило сердце. Впервые она подумала, что с ней никто не был так безмятежно счастлив. Обернулись путники, и в детях Анфиса узнала Танюшу и Ефимку. А женщина, обнимавшая их за плечи, молодая и удивительно прекрасная, была Анфисе незнакома. Все трое улыбнулись ей и помахали на прощание. Хотела было она вскочить, кинуться за ними, расспросить их обо всем, но ей почему-то никак не удавалось двинуться с места и произнести хотя бы слово. Медленно все трое дошли до леса и пропали среди деревьев.
