А мы уставились на него, ожидая, что же он покажет нам.
– Видели? – произнес Вениамин и опустил руку, которой прикрывал глаз, и нам открылся лиловый синяк под глазом. – Так оскорбили вашего верховного главнокомандующего, – с торжественной скорбью произнес Вениамин.
– Кто же это сделал? – сочувственно спросили мы.
– Тут один. – И Вениамин кивнул в сторону соседнего двора.
Мы поняли, что речь идет о хулигане. А мы-то уж и забыли о нем. В последний раз он приходил, чтобы сообщить свою фамилию, и с тех пор больше не появлялся в нашем дворе.
– И что, он взял и прямо ударил? Ни с того ни с сего? – спросила Зоя.
– Я спросил его про кличку, а ему, видишь ли, не понравилось. У него, видишь ли, есть фамилия. Оладушкин – тоже мне фамилия, – презрительно произнес Вениамин.
«Ого, – подумал я, – теперь в нашем дворе завелся собственный хулиган!»
– В ответ на его возмутительный выпад правой рукой я решил объявить войну. Теперь вы мои рекруты. Я собрал вас под свои знамена, – объявил напыщенно наш собственный хулиган.
– Мы пришли для другого. Ты обещал показать нам что-то очень интересное, – напомнил Феликс.
– Это что же получается? Что синяк на лице вашего вождя вас вовсе не трогает? – промурлыкал Великий Реалист.
– Трогает. Но ты же сам был виноват. Зачем обижал хулигана? – сказал Яша с упреком.
– Я же и виноват? Вы еще будете рассуждать, мои рекруты? А ну стройся! – рявкнул Вениамин. – А ты должна вот это сейчас же отдать своему командиру!
– И он простер свою хищную руку к священному Зоиному бутерброду.
Такое кощунство настолько поразило нашу никогда не терявшую присутствия духа Зою, что она послушно протянула ему остаток своего прекрасного и неприкосновенного бутерброда.
Вениамин засунул его в рот целиком и зачавкал. Мне казалось, что сейчас разверзнется земля или грозно сверкнет среди ясного неба все испепеляющая молния. Но Вениамин остался цел и невредим. Он стряхнул с рук крошки, вытер губы рукавом и повелительно произнес:
– Стройся! Кому я сказал?
Ударь он кого-нибудь, и мы бы разбежались кто куда. Но его расправа над Зоиным бутербродом настолько парализовала нашу волю, что мы послушно выстроились в колонну по одному.
– Шагом марш! – скомандовал Великий Реалист, и мы покорно побрели на улицу.
Вениамин шагал сбоку на командирском месте и воинственно на всю улицу рассуждал:
– Я его сейчас ногой – раз! Он мне – раз! А я падаю на спину и ему – раз! А вы заходите сзади! И ему тоже – раз! Под ноги!
А мы чувствовали себя несчастными, потому что нас гнали чинить явно несправедливое дело. И самое ужасное заключалось в том, что теперь хулиган нам был ни капельки не страшен.
– Правое плечо вперед! – скомандовал Вениамин, и наш отряд вступил в соседний двор.
Оладушкин сидел на скамейке прямо напротив ворот и – неслыханное дело! – читал книгу. Услышав топот наших ног, он поднял голову и, наверное, целую вечность – так показалось мне – удивленно рассматривал нас. Потом его ноздри раздулись по-боевому, он положил книгу рядом с собой на скамейку и начал медленно подниматься.
– В атаку! Бей его! – завизжал наш верховный главнокомандующий.
И через секунду оказался на крыше сарая. А мы – Феликс, Яша и я – повисли в могучих руках Оладушкина, точно связка африканских бананов. Он держал нас за воротники и потряхивал слегка, будто сбивал пыль. Я поискал глазами Зою, думал, может, хоть та жива-невредима, но Зои не было видно.
– Эй вы, жалкие трусы! – закричал Вениамин с крыши сарая. – Трое не можете справиться с одним, да? Вперед, мои рекруты, вперед!
– Ну-ну, империалисты, вперед. А я вот что сейчас сделаю с вами, – сказал Оладушкин. – Или «салазки» загну. Или сейчас увидите «Москву», колонизаторы. Хотя нет, теперь я сделаю по-другому: предам вас суду чести.
Пока он прикидывал, как с нами поступить, мы молчали, чувствуя свою вину и понимая, что сопротивляться не имеем никакого права.
И вдруг Яша, болтавшийся где-то рядом со мной, вздохнул и сказал:
– Оладушкин, не стесняйся! Наказывай нас! Мы не обидимся на тебя. Ты ведь борешься за правое дело!
Услышав из уст пленника такую необычную речь, Оладушкин поставил нас на ноги, изумленно спросил:
– А что же вы тогда, если знаете? Я-то что, я ведь раньше был темный человек, не понимал, что благородно, а что не благородно. А вы, ай-яй-яй, такие воспитанные дети и вдруг сознательно вторглись на мирную территорию.
Можно было все свалить на нового жильца, но, наверное, это было бы не совсем справедливо. Тут и наша была вина. Мы ведь даже не подняли восстания против тирана. Так что уж лучше было промолчать. И мы промолчали.
– Впрочем, я все понимаю, – сказал Оладушкин. – Вот кто виноват во всем! Этот кровавый диктатор! Этот истребитель мирных индейцев! – И он направился к сараю.
– Мама! – завопил Вениамин и полез на гребень крыши.
Будто услышав его призыв, в соседский двор вбежали Зоя и Базиль Тихонович.
– Оладушкин, ты опять за свое? – крикнул слесарь.
– Да я только хотел попугать, – смутился Оладушкин и отошел от сарая.
– Зачем? Он же сдался и так. Надо быть великодушным, Оладушкин, великодушным. – Слесарь покачал головой и спросил Вениамина: – Ты ведь точно сдался?
– А как же, на милость победителя! – охотно откликнулся Великий Реалист.
– Тогда слезай, – сказал Базиль Тихонович. Вениамин побоялся, что слесарь вдруг передумает и лишит своей защиты, и мигом очутился на земле.
– А теперь ступай домой, завоеватель несчастный, – сказал ему слесарь.
Но Великий Реалист уже понял, что гроза миновала, что теперь никто его не тронет и пальцем, и, вместо того чтобы поблагодарить Базиля Тихоновича за помощь, вдруг запетушился, начал на него наседать.
– А чего оскорбляете? Чего оскорбляете? – закричал он на слесаря. – Думаете, спасли, и все? А я человек гордый и не прощаю тех, кто меня спасал! Поняли? – И он удалился, засунув руки в карманы, чтобы видели все, какой он гордый и независимый человек. И я понял, что теперь у Базиля Тихоновича появился непримиримый и коварный враг.
– А знаете, кто он на самом деле? – спросил Базиль Тихонович, задумчиво глядя вслед Вениамину.
– Нет, – ответили мы дружно.
– Это молодой Рошфор!
– Какой же он Рошфор! Рошфор был благородным человеком. С ним даже подружился д'Артаньян! – возразил Феликс.
– Все правильно, – кивнул Базиль Тихонович. – Но это будет уже потом. Он еще станет лучше. Жизнь его научит многому. Учтите, нет неисправимых людей. В каждом человеке много хорошего. Только он иногда не знает этого сам.
– Кто бы мог подумать, что с нами разговаривал сам Рошфор! – сказал восторженно Яша.
