Он ласкал ее со всей страстью неистовой натуры, истосковавшейся и вроде бы совсем застывшей в ледяной башне гордыни, но так и не разучившейся пылать и любить. Лане даже не требовалось его поощрять ответными ласками, хотя в этот раз она ничего не боялась, не замирала и позволяла возлюбленному все, что он хотел. Тем более что распаленное его ласками тело само подсказывало движения, изгибы и поцелуи, еще больше его распалявшие.
— Ланушка, лапушка! — приговаривал он, зарываясь в ее волосы, оглаживая плечи и спину, покрывая поцелуями каждый дюйм кожи. — Как же я по тебе соскучился.
Лана не отвечала, только не отводила глаз, побуждая продолжать и временами стонала от наслаждения, растворившись в море новых для нее ощущений. В момент наивысшего исступления, когда ее, казалось, заполнил живой, неистовый огонь, Лана попыталась припомнить, а не случалось ли огненным ящерам в безрассудном и безотчетном порыве испепелить своих возлюбленных, даже если те, как Лана, владели стихией воды. Но ничего такого ни матушка, ни сплетницы Змейгорода не рассказывали. Встречи со смертельным исходом между любящими если и случались, то только на почве ревности или, когда доводилось сойтись на поле брани.
Впрочем, Яромир, несмотря на все свое неистовство, обращался с ней очень бережно, лаская требовательно, но бесконечно нежно, а еще постарался сделать так, чтобы их встреча не имела последствий. Хотя Лана давно мечтала понести от него во чреве.
— Почему? — спросила она, когда они лежали, обнявшись, в неверном свете очага, вдыхая запах нагретой древесины и ягодного взвара, который Лана поставила преть на огне, найдя в кладовке сушеную клюкву.
Яромир молча указал на печать Нави, блестевшую у него на плече несмываемой смолой и словно поглощавшую свет. Даже один взгляд на заклятую руну вызывал у Ланы трепет, и она не бралась представить, каково это — носить такой знак на своем теле и в душе.
— Ты хочешь, чтобы наш ребенок стал добычей хозяина Ледяных островов? — жестко спросил Яромир.
— Как? — полными слез глазами глянула на него Лана. — Как ты стал слугой Кощея?
Ящер откинул тяжелое одеяло и сел на ложе. Потом снял с печи взвар, налил в плошку, отхлебнул. Ему явно хотелось чего-то более крепкого, но мед, остатками которого Лана сдобрила клюкву, совсем засахарился.
— Это долгая история, — проговорил он наконец, глядя на любимую с горькой нежностью, к которой примешивалось чувство вины.
Он явно тянул время, словно, храня молчание, переносился в тот роковой день накануне своего ухода, когда не сумел перебороть гордость, подумав о любимой и родном городе. Потом набрал полную грудь воздуха, словно перед нырком на глубину, и начал рассказ:
— Когда я ушел из города, я толком не понимал, куда мне податься, обида сжигала меня до такой степени, что хотелось развернуться и предать Змейгород огню, начав с теремов старейшин.
— Ты не сумел бы свое намерение осуществить, — напомнила ему Лана, — Покров батюшки Велеса тебе не позволил бы.
— Именно поэтому я и отправился восвояси, сам не зная, куда. Хотел было сначала к Финисту податься, потом подумал, а зачем беднягу обнадеживать. Нет у меня ни дружины, ни корабля. Тогда я полетел в Гардар, где живут искусные корабелы. Но там, узнав о том, что я ушел из Змейгорода, меня и слушать не стали.
— Бронислав тебя ждал и с присягой не торопил, — заметила Лана, сердце которой истекало кровью от нестерпимой жалости. — Батюшка собирался помочь снарядить корабль.
Все же стоило попросить батюшкиных зятьев догнать бесприютного скитальца. Вот только он бы голос разума, похоже, слушать не стал.
— Так я оказался здесь. Один, без цели, без родины, без семьи.
Лана хотела напомнить, что он сам от всего отрекся, но вовремя прикусила язык, чтобы не тревожить еще не выболевшую рану.
— Дядька Полоз, который здесь меня разыскал, сказал, что место это непростое, вещее. Тут сходятся все семь миров, поэтому время течет иначе, но доступ сюда могут получить лишь те, кто уже знает дорогу и те, кого оно само пустит. Поэтому Хозяину Нави сюда ходу нет. Тогда я подумал, что хотел бы тебя забрать и провести здесь с тобою всю жизнь.
— А почему же не забрал? — приподнялась на ложе Лана, следом за милым надевая рубаху и разыскивая на полу поневу.
Разговор обещал быть тягостным и не располагал к продолжению ласк.
Она отыскала крупу, которую в хитрой укладке не тронули мыши, и солонину, выглядевшую совсем свежей, и заварила в другом котелке кулеш, приправив его помимо соли душистыми травами, которые захватила зачем-то с собой.
— Когда я прилетел для начала в Нов Город, купцы мне сказали, что ты в родительском доме больше не живешь, — с легкой обидой глянул на нее Яромир, снимая пробу и нахваливая варево.
— Я все эти годы жила в твоем доме! — едва не закричала Лана. — Почему ты хотя бы не проверил?
— Я пошел в Змейгород, но когда достиг знакомых с детства стен, когда услышал, как шумит, низвергаясь с плотины, Свяирь, когда увидел, как обновился и расширился посад под защитой земляных валов, едва не стал жечь огнем постройки смертных.
— Смертные-то тебе чем не угодили? — не поняла Лана.
— Они продолжают жить в Змейгороде, возделывают землю, растят детей, а про меня все забыли. Вычеркнули из памяти, засыпали песком, как старое пепелище, на месте которого возводят новый дом. И Велибора забыли, а потом еще и прокляли. Будто хоть палец о палец ударили, чтобы его освободить!
— Велибор теперь Кощеев слуга, как и ты! — напомнила Лана.
— Хотя мы с ним так и не встречались, и я до сих пор не знаю, что его-то заставило присяге изменить.
— Вероятно, твой господин боится, что вы, столковавшись, объединитесь против него, — сочла возможным выпустить коготки Лана.
— У меня нет господина! — упрямо проговорил Яромир. — Я сам к Кощею пришел! — продолжал он решительно, и его синие, бедовые глаза сверкнули в неверном свете очага.
— Зачем? — ужаснулась Лана, зябко кутаясь в душегрею, хотя в избе было достаточно тепло, Яромир только недавно подкинул в печку-каменку дров.
Она провела рукой по волосам, думая, как теперь их собирать: плачею она потеряла, а кики тут точно нет. Разве что взять и сшить какой-никакой убрус. Но есть ли в том смысл в этом диком безлюдном месте?
Яромир выпил залпом оставшийся взвар и продолжал.
— Когда я увидел, как процветает Змейгород, я дал страшную клятву, скрепленную кровью, дожить до того дня, когда смогу разрушить его стены. А еще подумал, что, поведав о намерении свершить свою месть, смогу втереться в доверие к Кощею и узнать, где он хранит иглу, чтобы ее уничтожить. Так я оказался на Ледяных островах, служил Кощею, собирал на Янтарном побережье кровавую дань, держал в страхе земли ищущих, топил корабли, шедшие в Гардар, Княжий град, Тешилов и Гледин.
— А теперь привел войско под стены Змейгорода, — скорбно кивнула Лана, думая, что сколько бы Яромир не хитрил, измышляя себе оправдания, его поступок и жуткое предательство сможет, увы, смыть только кровь.
Даже в случае его гибели сородичи еще долго его будут проклинать и плевать в сторону его жилища, пусть даже там столько лет прожила она.
— Я нарушила твои планы? — спросила она как можно более спокойно и равнодушно.
— Змейгород не заслужил твоей жертвы! — угрюмо глянул на нее Яромир.
Первое упоение прошло, и он понимал, что натворил, сделавшись теперь предателем и для Хозяина Нави. Но если бы он остался верным слугой и в качестве трофея привез на Ледяные острова единственную, которая все еще помнила и любила, он бы погубил то немногое, что осталось хорошего в его душе.
— Я должен вернуться, чтобы завершить начатое, — заявил он, собираясь, хотя, вероятно, понимал, что уже не успеет. — Я сумел выяснить, что заклятое место, о котором знают все, это обманка, а на самом деле игла хранится где-то в Чертоге Хозяина Нави, в Зачарованном саду.
— Но ты все равно не сумеешь ее уничтожить без меча-кладенца, — напомнила Лана. — Или ты думаешь, что Кощей позволит тебе, своему слуге, отправиться на остров Буян, а потом добыть не для него молот Верхнего мира?
