И прикусил язык. Но было поздно.
– А ты никак на мое место захотел, пустослов плешивый? – захихикал Рахихорд. – И то келейка у меня была сухая, раз в день объедками потчевали… Отдохнешь там годик-другой.
У шамана водянистые глазки вдруг обрели глубину и блеск кошачьих зрачков:
– Тьфу, брехун залежалый, накличешь! Привык мечом махать, а как силы не стало, языком лягаешь!
Таире вдруг показалось, что слово «год» употребляется здесь в каком-то ином значении, чем на Земле. Она, как всегда, хотела уже вмешаться в перебранку старцев, но за нее это сделал Лронг:
– Ты утомлен, отец. Позволь напоить тебя отваром подремника и отнести в летающий дом?
– Сдались мне твои поносные травки! Сейчас бы кубок доброго вина!..
– Ой, это я вам мигом! – Таира порхнула в люк, даже не спросив разрешения их семейного лекаря. В захламленном до предела корабле найти заповедный сосуд с инопланетным нектаром оказалось не так-то просто, и когда она вернулась, у корабля оставались одни старики.
– Где народ? – осведомилась она.
– Дозорные спать пошли, двое доблестных витязей на мечах состязаются, остальных озаботила закуска, – быстро доложил шаман, потирая ладони при виде вина.
Таира прислушалась – действительно, из-за бурого кустарника доносился лязг металла.
– А на вашей дороге, я гляжу, по лишнему пальцу в руке, – с завистливыми интонациями заметил старый воин. – Это и для захвата сподручно, и меч в кисти тверже…
– И еще бы водички, – перебил его шаман. – А то как бы с отвычки… Осрамится доблестный рыцарь Рахихорд.
– Что-то не видно здесь воды, – засомневалась девушка. – А уж что касается срама, то кому-то лучше помолчать.
– Мала ты старшим выговаривать, светлячок, – снова стал на защиту сотрапезника Рахихорд. – А за водой во-он туда сбегай, Анделисову Пустынь всегда на Ручье возводят, чтобы Чернавкам сподручнее было. Обеги кругом найдешь.
– Ой, и правда! – Таира схватила объемистую чашу и вприпрыжку помчалась к черному массиву плотно стоящих деревьев. Ручей она там, внутри, видела, но сейчас без талисмана, обеспечивающего скрытность, заходить на запретную территорию что-то не хотелось. С какой же стороны сподручнее обойти?
В узком – едва ногу просунешь – просвете между стволами виднелись карминно-красные заросли кустарника. Что-то заставило девушку вглядеться пристальнее, и она чуть не вскрикнула: полускрытое яркой листвой, прямо перед ней чернело бесформенное пятно маски, и до не правдоподобия светлые глаза сверкали в ее косых прорезях, приковывая к себе. Долго, очень долго эти глаза не мигая глядели на Таиру, потом приглушенный маской голос торопливо произнес:
– Он солгал.
И все исчезло – и глаза, и маска. Даже листья не шевельнулись. Девушка подождала еще немного, потом направилась вдоль живой ограды в глубокой задумчивости. Наткнулась на ручей. Вода была красноватая, железистая. Набрала. Побрела обратно, к своим старикам. Кто же из них солгал? Рихихорд? Да он ничего особенного не говорил, только колдуна вышучивал. А сам колдун? Ну, этот, похоже, врет беспрестанно, по что же такого важного было в его словоблудии, о чем стоило предупреждать?
Она обогнула девятикупольный массив корабля и незаметно приблизилась к тому месту, где на охапках сухой травы возлежали старцы. Говорил шаман:
– …с мечом в руке – да разве это страх? Ткнут тебя, и уплывешь в ночной мрак на вечное отдохновение. И в темнице тягомотно, но не боязно, смерть придет – как заснешь… Одним сибиллам ведом подлинный ужас, потому как нет у них надежды на спасение в могиле. Да и кары вам, людишкам смертным, разве придумаешь? Раздвоить – так это миг один, зажарить аль утопить – подолее, но разве сравнишь это с муками сибилло заточенного?
– Врешь, не заточали тебя.
– А то знаешь? Прапрадедов твоих тогда под солнцем еще не грелось, когда меня Кана-Костоправка заточила. Наследника ей, вишь, захотелось, кабанихе старой, всем двором утрюханной! Ни одно заклинание ее не пробрало.
«Если врет, то до чего убедительно!» – подумала Таира.
– Ну, бросили меня в придорожный колодец каменный; пока караваны шли, меня еще потчевали – кто подаянным куском, а кто и калом рогатовым. А как прихолодилось, кормиться стало нечем. Тогда я принялось ступени в каменной стенке выгрызать, да только зуб поломало. Он и сейчас там лежит, как ночь опускается – чую, ноет он от холода… Ты не думай, что у меня только тело мое бессмертно, – каждая частичка моя, хоть зуб, хоть волос, нетленны, и ежели я хоть ресницу на дороге уроню – потом век свой буду глазом дергать, когда на нее наступят. Вот так.
«А ведь со своими он не придуривает, мол „сибилло уронило…“ По-человечески говорит, без этого третьего лица. Значит, это он только перед нами выпендривался, – отметила девушка. – Насчет бессмертия он, конечно, заливает, как всегда, но даже мудрый Рахихорд, похоже, клюнул. Хотя – а вдруг правда?..»
А «бессмертный» продолжал:
– Только ты мою тайну храни, Рахихордушка, тебе еще долго жить да править, сам меня не обидь и никому воли не давай. Потому как нет на всех дорогах под солнцем существа жальче, чем сибилло, – денно и нощно боится оно раздвоения и усечения. Ибо каждая часть его будет болью томиться, пока кто-нибудь воедино все косточки не соберет.
– А кому это надобно – кости сибилловы подбирать? Их гуки-куки обгложут, и поминай как звали! – недоверчиво предположил Рахихорд.
– Что от губ моих уцелеет, то и гуков заклянет, чтоб кости собрали, логично заключил шаман.
Таира подумала, что пора ей уже и появляться, но старый рыцарь, стосковавшийся по общению, не унимался:
– Так тебя что, и из колодца гуки-куки вызволили?
– Ну а кто же? Как весна пришла, унюхал я стаю, выбрал четверых поздоровее и принялся им хвосты растить. Когда хвосты вытянулись непомерно, приманил я гуков к колодцу, задами посадил и хвосты сплел. А вот вылезти еле сил достало, феи подсобили. Потому как за всю зиму-ночь треклятую крошки во рту не было, от холода лютого сон-угомон не шел, от голода лед грыз… Что там говорят: кожа да кости. Кости стужей истончились, кожи не стало – одна прозрачная пленочка… Ой, люто мне было так, что заточения я страшусь, аки казни.
– То-то на колдовство ты стал скуп – для себя силы припасаешь? поинтересовался Рахихорд.
– Да много ли я умею! Когда я родился, заклинаний было ведомо – на руках пальцев хватит, чтобы перечесть. А когда колдовство да ведовство в силу пошло, у меня уже память отшибло. Так что нонешние сибиллы передо мной, почитай, что князи перед смердами. Это я тебе тоже по секрету великому говорю. Вот так. Да где ж пичуга наша с водичкой? Не иначе, орехи в траве подбирает…
