— Наверное, ты не сможешь мне объяснить, КАКИМ ОБРАЗОМ это у меня вышло? — вкрадчиво интересуюсь я. Мореход смотрит на меня с выражением "А сама-то как думаешь?" Сама-то я думаю: даже если бы он смог, я бы не смогла понять то, что он смог объяснить.
— Тогда скажи, каким образом это не вышло у других? — мне хочется услышать нечто утешительно-фантастическое. "Ты — избранная! Никто, кроме тебя, не в силах победить…" — а что победить-то? Какие-нибудь Силы Зла, Спящие В Священной Горе Уебуке… то есть Убаюке?
— Почему не вышло? — пожимает плечами Мореход. — Вышло. У многих вышло и у многих еще выйдет. Или ты вообразила себя… — он всматривается в мое лицо с нехорошей усмешечкой, — …избранной?!
Немая сцена в исполнении меня.
* * *
Перед нами дюны, за дюнами — луга, за лугами — лес. Неизведанный и недружелюбный.
Не люблю я этих… кущ и чащ. Лес — место своенравное, мстительное и жадное. Питается страхами людскими, любит поиграть в жестокие игры, правила которых меняет как хочет, путнику не сказавшись. Заставит кружить на одном месте много дней подряд — и будешь ходить от куста к кусту, не узнавая одной и той же опушки, одних и тех же елок и осин. С попутчиком разведет — и бегай, перекликайся, напряженно слушая насмешливое эхо, пока не наткнешься на друга сердечного. Или на голодного медведя — это уж как повезет. Лучше бы Корди в горах обосновалась или в чистом поле.
Хотя я понимаю желание девочки спрятаться ото всех, затаиться среди леших и кикимор — подальше от желания местных жителей навязать захожему человеку чужую роль. Тут и моргнуть не успеешь, как тебя уже распознали, дюжиной кумушек сиротку окружили, каждый день с советами наведываются. А там, глядишь, и замуж выдадут, за хорошего человека. Нафиг Кордейре не нужного.
Нет, самая лучшая роль — это роль невидимки. Поэтому только глаза человека, которого Кордейра действительно любит, смогут ее отыскать. Так что пусть их бывшее высочество поищет свою возлюбленную. А мое дело — топать за Геркулесом. И по возможности молча.
Откровенно говоря, последнее условие было самым тяжким. Не то, чтобы я логореей* (Недержание речи — прим. авт.) страдала. Но желание узнать, какого черта мы снова не в лес идем, а в деревню, росло с каждым шагом. Дубина упорно двигался по проезжему тракту и как видел деревеньку — сразу бежал в местный трактир. В крайнем случае останавливался у колодца и принимался с населением разговоры разговаривать. Долгие, нудные, пересыпанные нелепыми вопросами разговоры.
На пятой или шестой Перелесовке-Куролесовке мое терпение треснуло и развалилось пополам.
— Может, объяснишь, что мы делаем, обходя все эти… Козлодоевки? — брезгливо поинтересовалась я.
— А ты хочешь по лесам до морковкиных заговин шастать? — вопросом на вопрос ответил Дубина.
— Да ты хоть скажи, какую такую информацию ты у этих баб-мужиков выведываешь?! — рявкнула я. — То про коровий падеж рассуждаешь, то про несчастный случай на охоте разглагольствуешь, то с интересом вникаешь, как у соседки тройня родилась! Мы что, больницу в окрестностях открыть собираемся?
— А как же! — расхохотался Дубина. — Был бы я такой же ядовитой заразой, как ты, переменил бы тебе прозвище. С Хитрой Дряни на Нехитрую. Или еще того хуже.
— Постой, — затормозила я на полном скаку, не обращая внимания на его подколки. — Ты что же, выясняешь, у кого они лечатся? Если своего знахаря нет…
— Идут к ведьме! — кивнул Дубина. Хотя из нас двоих дубина теперь я.
— Так значит, Корди в ведьму переквалифицировалась?
— В кого ж еще? За скотом она ходит не умеет. На кроликов охотиться — и того меньше. Огород завести? Не царское это дело — тяпкой тяпать. Ей, может, и не нужно ни сна, ни еды — совсем как нам с тобой. Но без положения в обществе они не привыкшие. Жить в подземелье и месяцами дрыхнуть на сокровищах Корди и у себя могла. Если она здесь обосновалась, то как-нибудь по-новому, без прежних заморочек. На то оно и зазеркалье.
Действительно, кого можно противопоставить молодой осиротевшей принцессе, беспомощной и беззащитной? Только ведьму, к которой идут с подношениями, усмиряя страх, коли до смерти припечет. Ведьму, защищенную неведомыми способностями и невидимыми покровителями. Равнодушную, сильномогучую и одинокую. Не нуждающуюся ни в крепостных стенах, ни в преданной армии, ни в льстивых придворных, ни в запуганных подданных. Мощь не меньшая, чем у принцессы-жабы, — и притом своя, не заимствованная.
Сама б такой стала, кабы не стремление вернуться в молодость, в любовь, в наивную уверенность, что все еще впереди.
Одного не понимаю: как Дубина ее сердце растопит? Если Кордейра здесь уже прижилась, точно гадюка под камнем, страшно представить, что она с нами, надоедами, сделает. Не иначе, в белок обратит. Или чаю предложит — из какой-нибудь амнезии дикорастущей. Определенно, в гостях у здешнего варианта Кордейры ни есть, ни пить не стоит — мало ли что…
В очередной Кислоквасовке нам удалось узнать любопытную вещь: дальше лучше не ходить. Потому как поразила соседнюю деревушку красная потница. Все потеют, все красные, все недужные, хозяйство забросили, даже на праздник урожая ни свиней, ни тыкв не привезли. Болезнью заболели. И ждут солдат. Со дня на день ждут.
Что может значить прибытие солдат в деревню, пораженную неизлечимой немочью, было ясно даже мне, ни разу не историку. Будут искать виноватых. Колдунов, ведунов, сатанинское семя. Ведьм. А кого сыщут, тому дощечку на шею — и без суда, без следствия…
Переглянувшись с Геркулесом, мы оборвали разговор и свернули с дороги в леса. Где-то здесь наша Корди. На нее население и наведет солдат. И придется ее из огня выхватывать, пока вконец не спеклась.
Взбодренный близкой опасностью Дубина пер через кусты, не замечая тропинок. Его свистящее дыхание распугивало лесную дичь, включая и ту, для которой мы сами могли стать дичью. Не до крупных хищников нам было. Да встреть спаситель Кордейры хоть саблезубого тигра — плюнул бы ему в морду и дальше пошел. А тигр сел бы на попу и долго думал бы: что это было?
И все-таки мы опоздали. Как и в прошлый раз.
У самого подножья горы угнездилась избушка — по всем приметам ведьмино жилище: пучки трав по стенам, котел с дурно пахнущим варевом, дурно пахнущие куры во дворе. А на столе в углу… серебряный гребень. Тот самый, которым Корди по вечерам расчесывала волосы. И мебель, раскиданная по углам, переломанная — только отряд солдат может так изломать хилые табуретки, всем скопом ловя мечущуюся в ужасе женщину…
Взвыв от ярости, Геркулес принялся… раздеваться. Я некоторое время тупо наблюдала за его неадекватной реакцией, потом, почувствовав то же, что и он, сама скинула перевязь и плащ. Одежда нам еще пригодится, как и оружие. А до того — алоха! — парочка огнедышащих тварей, защищающих свое кровное, нежно любимое, сердцу дорогое — вот с чем вам придется дело иметь, солдаф-фоны…
