Я останусь драконом. Я больше ничего не хочу и ничего не боюсь. Я не вернусь никогда. Я буду вечно парить в небесах и позировать в эффектных позах на скалистых утесах. Обо мне будут слагать легенды и петь баллады. Я не обижу никого из этих крохотных, несчастных созданий, проползающих по земле и пролетающих под моим бриллиантовым брюхом. Мне не нужны ни быки на завтрак, ни принцессы на обед. Мое тело пьет воздушные потоки и пожирает грозовые разряды. Я никому не принесу вреда, я ничего не изменю в их судьбе, я только хочу вечно быть здесь и смотреть сверху на эту изменчивую, позолоченную осенью землю, на седые холмы и лезвия рек, я прошу тебя, Господи, ты же тоже дракон, мой великий дракон всего сущего, дай мне остаться здесь, дай мне остаться такой, дай мне жить, Господи, не убивай…
Если бы кто-нибудь видел, как я лечу по небосводу и плачу безутешными драконьими слезами от сознания собственной конечности и от ощущения смертности всего сущего, которому я, при всем своем величии, могуществе и доброте, ничем не в силах помочь! Наверное, он бы ржал, как ненормальный.
— Ты же об этом просила? — спрашивает прямо в моей голове совершенно чужой голос. Таким голосом мог бы разговаривать Джек Воробей, доживи он до возраста в пять миллиардов лет. Это голос всё на свете повидавшего авантюриста, которому только и остается, что врать напропалую и посмеиваться над легковерными слушателями. — Ты хотела монстра на все случаи жизни — так вот он! Теперь ты решишь свою маленькую проблему.
— Какую?
— Проблему смерти. Ты не хочешь умирать. И все, кто живет тобой и в тебе, не хотят умирать. Вы все будете жить — теперь, когда ты выйдешь на свой самый нелегкий бой.
— Со смертью. — Это не вопрос. Это утверждение.
— С собой, глупая! — хихикает пятимиллиардолетний дедушка-пират.
— Что-о-о-о? — я проваливаюсь в воздушную яму и сразу вхожу в штопор. Тело мое с немыслимой скоростью ввинчивается в тучи, свежескошенное поле валится мне в лицо, как будто это не я, а оно падает с неба…
Где-то в трех часовых поясах от оцепеневших Геркулеса с Кордейрой я сижу на стерне и ковыряю болячку на левой задней лапе. Выходя из штопора, я снесла какой-то овин. Мне ужасно неловко. От овина осталась только дымящаяся воронка. Потому что, выходя из штопора, я нечаянно икнула.
Все-таки хорошо, что драконы так понятливы. Уж посмекалистее людей. Будь я человеком, я бы до сих пор задавала нелепые вопросы голосу в моей голове. Но в драконьей ипостаси мне уже все ясно.
Вот он, предел желаний. Полное знание, полная свобода, полное всемогущество. У меня есть все, о чем я мечтала, когда мой мозг не занимала другая мечта — о том, чтобы выжить.
Я могу смять все свои слабости и поджечь их, слегка дунув на неопрятный ком. Я могу превратиться в миф и остаться живой. Я могу бросить всех и всё позабыть. Я могу помнить всё — как я помню непрожитые мною жизни и не постигшие меня судьбы. Я могу предоставить мир его собственным заботам. Мне решать, кем я буду отныне. Отныне и навек, потому что я не верю больше во власть смерти.
Самый лучший и самый бесполезный подарок из всех, которые я когда-либо получала и получу. Из всех, которые может получить человек. Даже если он и не человек вовсе.
Рядом со мной со свистом рушится с неба что-то зеленое. Идеально зеленое. Все, что есть на свете упоительно-зеленого, смешано в этом цвете. Оно встает на лапы и идет ко мне, ничуть не переваливаясь, а словно течет в воздухе над щеткой сухой травы.
— Ты возвращаться собираешься? — спрашивает оно голосом Дубины, передвинутым в диапазон, в котором разговаривают грозы и водопады. — Ты не ранена?
— И ты, Брут… — вяло отмахиваюсь я. — Ну чего ты приперся-то? Я бы вернулась. Куда ж я без тебя? — я пытаюсь улыбаться, но слезы опять собираются в уголках глаз. Я задираю голову к небу и делаю вид, что меня страшно интересует воронье над полем.
— Я так и думал. — Геркулес садится рядом, будто чешуйчатый крылатый пес.
Мне не хочется ничего у него спрашивать. Наверное, он всегда был драконом. И потому он такой ответственный. Придется мне учиться у него. Учиться не заноситься. Учиться совмещать всемогущество со смирением, которое я так ненавижу. Пойти, что ли, в заложники к какому-нибудь царю? Пусть он научит меня исполнительности. А я в награду научу его плохому.
Геркулес читает мои мысли и усмехается. Вот мерзавец! Смеется. И это после всего, что я для него сделала! Примерившись, я даю ему могучего драконьего поджопника. Зеленое тулово с огненным хэканьем валится наземь. Почва сотрясается, как от взрыва.
И я с издевательским смешком поднимаюсь в темнеющее небо, в сердце заката.
* * *
— Герочка, конечно, мужчина, у него потребности! — трещит мать. — Ему женщина нужна. А девушки — они ведь разные бывают. У них в голове одно: замуж выйти. Ну какая там любовь, о чем вы? Немки вообще расчетливые, у них вместо сердца калькулятор. Вот и ему надо все просчитать, прежде чем с кем-то надолго связываться. Из какой она семьи? Кто ее родители?
— Ее родители умерли пять лет назад, — холодно отвечает Гера, пытаясь усмирить разрезвившуюся бабулю. Зря надеется.
— Ну и ладно! — отмахивается маман. — А кто они были? Герочка, помни: ты у нас непростого рода! Моя прабабушка, между прочим, столбовая дворянка была! Конечно, с твоей мамой об этом забываешь, она же себе тако-ое позволяет… А про тетушек твоих я вообще молчу! — она презрительно оглядывает нас, притихших под струями материнской критики. — Кстати, что это за негр со мной в лифте раскланялся? Не твой ухажер, часом, а, Сонечка? Я бы не удивилась, если ты и с негром… Ай! — мать встряхивает ручками. — Так вот, о чем я? Ах, да! О родителях этой, как ее, Хелены надо узнать. И вообще все выяснить. Есть у нее образование? Квартира? Счет в банке? Немки хороши, если у них все это есть. А если она безродная, безденежная и вообще непонятно кто…
— Ты бы сперва узнала, чего они с Герой хотят, — бурчу я.
— Мало ли, чего она хочет? Сперва надо посмотреть, на что эта девица годится! Хи-хи… Может, он переедет к ней, поживет — да и плюнет. Вдруг у нее таких Гер полна коробушка…
— Девочки, — произношу я деревянным голосом, — и Гера. Выйдите на минуточку.
Скривившийся, словно от удара под дых, племянник обходит бабулю по параболе и покидает комнату первым. Сестры, подталкивая друг друга, пропихиваются в дверь. Я поворачиваюсь к матери.
— Слушай сюда, гадина. — Дракон в моей душе разворачивает гигантские белые крылья и разевает бездонную огненную пасть. — Сейчас ты закроешь ротик и прослушаешь краткую лекцию, первую и последнюю. Еще одно ядовитое словечко в адрес Хелены, Геры, меня или девочек — и я выкину твое шмотье из окна. Второе слово — и ты полетишь следом. Тоже из окна. Того, что ты УЖЕ сказала, достаточно, чтобы ты сразу после рождества (во время которого будешь вести себя тихо-тихо, тише мыши под метлой) собрала свои манатки и вымелась вон. Никаких шопингов, никаких культурных мероприятий, никакого шика за Сонин счет. Едешь в аэропорт и отправляешься к чертям собачьим. К своим любимым конфиденткам. Им будешь заливать насчет расчетливых немок и непочтительной родни. А сейчас ты поменяешь излюбленную манеру поведения на приличную.
