за колонной.
— Он что, король? — спросил я, хотя в ответе не сомневался. Я еще никогда не видел, чтобы кого-либо сопровождала такая огромная дружина.
— Король? Нет, Мирддин Бах, он Dux Britanniarum и подчиняется только императору Грациану.
— Dux? Дюк? Это что-то по-латыни?
— Вроде воеводы, — объяснил Эльфин, — только гораздо больше: он командует всеми римскими войсками на Острове Могущественных. Некоторые говорят, что он сам со временем станет императором, хотя, как я посмотрю, у начальника когорты власти будет побольше, чем у кесаря.
Вскоре из ворот выехал Киалл с десятью дружинниками. Вернулись они в сопровождении тридцати римлян. Вид римских легионеров поразил меня: крупные, коренастые, в нагрудных кожаных или медных доспехах, с широкими короткими мечами или уродливыми копьями. Ноги их обмотаны красной тканью и до середины бедра перехвачены ремнями тяжелых, подбитых гвоздями сандалий.
Всадники прогрохотали по извилистой дороге к воротам каера, а я побежал вдоль стены, чтобы встретить их. Бревенчатые ворота распахнулись, подкованные железом лошади во весь опор влетели в поселок. Двое воинов держали значки с орлами, посередине ехал Максим — его богатый красный плащ был в дорожной пыли, бурое от за- тара лицо обрамляла короткая черная бородка.
Он натянул поводья, спешился и пошел навстречу Эльфину. Они дружески обнялись, и я впервые понял, что мой дед — человек незаурядный. Сейчас, когда я видел его рядом с могущественным чужаком, у меня занялся дух. То был уже не просто мой дедушка, а полновластный король.
Остальные всадники въехали в каер. Эльфин обернулся и подозвал меня. Я стоял, вытянувшись в струнку, покуда военачальник Британии внимательно разглядывал меня. Его черные глаза пронзали насквозь, как острие копья.
— Здрав будь, Мерлинус, — сказал он голосом, хриплым от усталости и пыли. — Приветствую тебя от имени матери городов — Рима.
Максим взял мою ладонь и вложил в нее золотую монетку с изображением Победы.
Так я впервые увидел Магна Максима, Dux Britanniarum, верховного воеводу Британии. И тогда-то перед его лицом я изрек свое первое пророчество.
В ту ночь был пир. В конце концов не каждый день у нас гостит главный военачальник Британии. Гостей то и дело обносили медом, и я чуть с ног не сбился, наполняя рога, кубки и чаши. В чаду от жареного мяса терялись бревенчатые стены, громкая похвальба сотрясала воздух — воины расписывали свои подвиги в любви и на войне. Я носился с кувшином и ликовал, что меня допустили на пир взрослых, пусть даже только прислуживать.
Потом, когда догорели факелы и лампады, Хафган, верховный друид моего деда, принес арфу и спел сказание о Трех губительных язвах. Все хохотали до упаду, и я вместе со всеми, счастливый тем, что меня оставили веселиться с большими, а не отправили спать в мальчишеский дом.
Что за ночь! Разгульная, хмельная! Тогда я понял, что верх счастья — сидеть королем в просторных палатах среди бесстрашных соратников, и поклялся, что со временем всего этого добьюсь.
Больше я с Максимом не говорил, хотя на следующий день перед отъездом военачальника они с дедом долго беседовали. Я сказал, что не говорил с ним, но, уже садясь в седло, Максим увидел меня, медленно поднял руку и коснулся лба тыльной стороной ладони — знак почтения, странный по отношению к ребенку. И Максим постарался, чтобы его никто не заметил.
Он попрощался с дедом — они по-родственному стиснули друг другу руки — и поскакал вместе с отрядом. С земляного рва за частоколом я смотрел, как колонна выстроилась и двинулась по долине Кема вслед за колышущимся в небе орлом.
Я никогда больше не встречал Максима. И прошло много лет, прежде чем мне въяве предстал меч, который я видел тогда. Вот почему Максим так странно на меня поглядел. И вот почему он приветствовал меня, как старшего.
Так все началось.
Сперва был меч, Меч Британии. И меч был Британией.
Весной того года, когда мне исполнилось одиннадцать лет, мы с Блезом и Хафганом ездили в Гвинедд и в Край снегов, к Ир Виддфа на гористом северо-западе. Путешествие было трудным и долгим, но неизбежным — Хафган ехал на родину умирать.
Он никому об этом не говорил, ибо ему было грустно расставаться с людьми. Именно разлука его печалила, а не смерть; Хафган давным-давно примирился с Богом и знал, что смерть — тесные врата в иную, лучшую жизнь. Как ни горько было прощаться с родичами, очень уж хотелось ему перед смертью еще раз увидеть родимые края.
Эльфин настоял на том, чтобы с нами отправился отряд воинов; в противном случае это сделал бы Аваллах. Сам Хафган предпочел бы обойтись без такой почести, но он понимал, что охранять будут не его, и поневоле согласился.
Воинов было девять, так что вместе с нами выходило двенадцать человек. В путь двинулись вскоре после Бельтана, праздника, когда жгут костры, встречая приход весны. Хафган и воины заехали в Инис Аваллах, где в нетерпении дожидались мы с Блезом. В день отъезда я вскочил пораньше, оделся и выбежал во двор, где с изумлением увидел свою мать, одетую для поездки верхом в короткий плащ и высокие сапоги. Волосы она заплела в косу и подвязала белым кожаным шнурком, который носила еще на бычьей арене.
Она держала в поводу серого жеребца, и я сперва подумал, что конь предназначен мне. Хафган стоял рядом с ней, и они тихо переговаривались, дожидаясь остальных. Я поздоровался и сказал, что лучше взял бы своего черно-белого пони.
— Лучше, чем что? — удивилась Харита.
— Лучше, чем этого жеребца. — Я добавил, что люблю пони и собирался ехать на нем.
Мама рассмеялась и сказала:
— Ты не единственный, кто научился закидывать ногу в седло.
Только тут я заметил ее наряд.
— Ты тоже едешь?
— Пора мне увидеть края, где вырос твой отец, — объяснил она, — и потом, Хафган меня позвал, и я очень обрадовалась. Мы сейчас договорились остановиться в Диведе. Хотелось бы повидать Мелвиса и Пендарана, а тебе я покажу, где ты родился. Ну как, нравится?
Нравилось мне это или нет, но она твердо вознамерилась ехать, и спорить было бессмысленно. Однако зря я думал, что она испортит нам путешествие: мама легко сносила все тяготы пути. Нам не пришлось из-за нее мешкать в дороге, а знакомые картины оживили в ней тысячи воспоминаний об отце,
