Путь бога войны сопровождался глубокими мыслями и великими наблюдениями. И направлены они были на этот мир, что он созерцал воочию. Всего того, что в те мгновения познал тарелон, передать словами не получится, ведь мысли его велики и непостижимы для человечьего понимания. Но, чтобы приблизиться к его помыслам, приложу я все старания и попытаюсь описать то немногое, что может быть понятно чтецу.
Оглядывал воитель округу, и всё обнажалось его взору, и ничего не было укрыто от него. Был этот мир нов и не изведан для молодого томелона, как словно он впервые увидел всё это пред собой. Подобно тому, как малое дитя дивится всему, так и томелон глядел на всё с интересом, проникая в сущность и распознавая суть замыслов. Привыкал Дракалес к тому, что его окружает, но всё же в сердце его рождалось отвращение ко всему увиденному, ведь естество этого мира навеивало покой, усыпляло, заставляло отложить все деяния и предаться забвенному покою. Ему же, выросшему в пределах мира войны, где гнетущий дух сражения лишь пробуждал желание к деянию, понуждал сражаться и действовать, был ненавистен противоположный духу сражения дух мира. И ваурд, закалённый духом Атрака, не поддавался духу покоя и удерживал свой разум в боевой готовности, желал идти и никогда не останавливаться. Война была заложена в сердце его с самого сотворения, и стремление к победе появилось с самого начала его существования, так что ни одно влияние, ниспосланное на бога войны, не собьёт его с толка и не обратит в беспомощного раба своих желаний. Кровь томелона взовёт к нему во всякий раз, будь он хоть объятый забвением и забытьем, и, ощутив неутомимую тягу к боевым деяниям, Дракалес воспрянет и станет далее нести смерть и разрушение, как это подобает истинному богу войны. Но этого ни в коем случае не произойдёт, ведь в боевой мудрости бог войны никому не уступит своё законное место, а всякому ведомо, что мудрость есть некое предвидение, когда обладающий даром мудрости видит впереди себя опасность иль недуг и укрывается, не успев попасть в их тенёта.
Мир с каждым новым шагом, сделанным томелоном, становился всё более неведомым, более экзотичным и диковинным, навеивал всё больше вопросов, нежели давал ответы. Первое, что изумляло его, было дерево. Подошёл к одному такому исполину ваурд и прикоснулся, ведь увидел парадокс в этом творении неведомых богов. Но и прикосновение не дало желанных результатов. «Мёртвое ты, — заговорил с деревом Дракалес, — Иль живое, отзовись» Но ответом был только шелест ветра, когда как птицы страшились петь в его присутствии. Видел тарелон, что внутри древесного ствола зиждется нечто, напоминающее жизнь, потому и понял ваурд, что оно живое. Но смущало его то, что вкопано оно в твердь земную и не бежит от духа боевого, а также безмолвствует в ответ на вопросы гостя. Поглядел немного на непонятный живой столб, растущий из земли, да и пошёл себе далее принц Атрака, в мыслях пытаясь припомнить все рассказы Лиера о других мирах, чтобы понять, с чем ваурд имеет дело. Но тщетны были его труды, потому-то, немного погодя, отстранившись от раздумий тяжких, начал он следить за дикими животными, что окружали его и старались держаться подальше. Многое было им познано. Одни издалека взирали за могучим воителем и не ощущали себя в безопасности, ведь то и дело ловили на себе зоркий глаз бога войны, они чуяли, что глаза его видят насквозь их туловища, потому многие принялись бежать как можно дальше и укрыться от его всепрозревающего взора. Иное зверьё, притаившись в зарослях и ощущая себя великими охотниками, так же взирали на мощь тарелона Атрака и благоговели пред ним. Это были хищники, те, кто не привыкли сокрушаться чужой мощью, но, наоборот же, сокрушать всякого, кто ступит на их территорию. Но устрашающий вид не пугал странника, и тот глядел на них так, что они перед ним были разоблачены. Зверьё рычало, шипело иль по-иному как угрожало незнакомцу, хотя это были лишь ничтожные попытки противостать страху, что объял их. Хищники, притаившись в своих укрытиях, не ощущали себя охотниками, но наоборот же, их посещало чувство, как словно добыча они, а первопроходец, так бесстрашно шагающий по их угодьям, нападёт на них и сокрушит, доказав своё превосходство над ними. Всякий страшился его поступи, ведь она несла с собой дух, который был чужд тому миру. Это был дух истинного победителя. Дракалес упивался им, дышал им, жил им, когда как для этого мира дух войны был чужд и разрушителен. Этот дух проникал в душу и сознание и сокрушал любую волю, какой бы прочной она ни была. Истинный победитель лишь один своим присутствием нёс поражение всем вокруг. Лишь одним взором повергал, лишь одним шагом покорял. Беспомощным животным только и оставалось, что с опаской глядеть вслед могучего бога побед. В глаза кто посмеет глянуть? Кто посмеет бежать, показав ему свою спину? И лишь эти непонятные живые столбы непоколебимо стояли на своих местах, как словно дух побед их обходил стороной.
Бегство… Вот что было ненавистно всякому воителю, в числе которых был и Дракалес. Бог войны считал, что бегущий противник ничтожен и не достоин ни пощады, ни славы. Таких ваурд настигал и сокрушал безоговорочно, ведь в его сердце был вложен принцип, что незыблемой истинной отпечатался в его сознании. Есть лишь два пути: победить или погибнуть, глядя противнику в глаза. Иное же считается оскорбительным для бога войны, поступком, за которым последует непременная кара. И кара эта лишь одна — смерть, быстрая и позорная.
И неведомым образом животные понимали это, потому-то и покорно глядели в сторону шагающему олицетворению войны и победы, как бы давая понять, что они покорились ему без войны. Но Дракалеса это нисколько не волновало, потому что знал он, что ему суждено будет пройти путь своего отца, путь кровавых сражений и славных побед, путь, пролагаемый мечом и огнём, — путь войны. А всё, что окружало его здесь — лишь ничтожность, которую он и не заметит во время своего победоносного шествия. Хотя сейчас он придавал значение каждой детали этого мира, ведь цель его состояла в ином.
Смотрел Дракалес и на растения, которые в глазах его так же были диковинными творениями новых миров. Бог войны глядел на них, распознавал их строение и роль, играемую в этом мире, но дать конкретное определение тому не то живому существу, не то ещё чему-то он не мог. Деревья, которые своим скоплением образовывали леса и чащобы, полевая трава, что покрывает землю, словно ковёр, яркие, источающие неведомые запахи цветы, — всё это было новым для тарелона Атрака, всё это он лицезрел впервые. И постепенно ему отворялся смысл бытия. Изучая поведение животных и растений, он углядел одну закономерность, которую посчитал ничтожностью. Он видел, как растения поглощают свет, источаемый рассветным светилом, а взамен дают дыхание жизни, что наполняет всю округу, заполняет всё пространство, оплетает весь мир — оно всюду, и нет такого места, где его не было. Дыхание растений же поглощали животные. Они вдыхали его своими ноздрями, и живительный газ проникал таким образом внутрь них. Там он обращался в иное дыхание, дыхание живого существа, исходил из тех же ноздрей, но он был отличен от дыхания растений. Потому деревья и цветы поглощали дыхание животных, прибавляя к тому солнечный свет, а далее выдыхали вновь дыхание растений, который вновь вдыхали животные. Этот процесс был непрерывен и творился каждое мгновение существования этого мира. Дракалес поглядел на то, что творится внутри животных. Воздух, попав к ним внутрь, превращался в иное дыхание. Иным оно было оттого, что организм живого существа забирал из дыхания растения некое сырьё, необходимое для поддержания своего существования, а выдыхал уже иной воздух, лишённый того самого сырья. В этом-то и углядел молодой тарелон ничтожность этого мира — что зависимы проживающие тут существа от многого — что стоит лишить их воздуха, как всякий начнёт гибнуть и вскоре умрёт. Юный томелон считал, что существование не должно быть обременено ничем: ни чужой волей, ни какими-то физиологическими ограничениями, ведь это уже будет рабство. А рабство для бога войны было неприемлемо. Поступь войны есть поступь свободы и неограниченности. А эти миры были слабы и ничтожны, они порабощены физиологическими потребностями.
