«Экий франт, кафтан с иголочки, натёртый весь, отполированный. Брит к ночи. Усы завиты. Такие усатые боярыням нравятся. У таких чай ко времени, газета за завтраком… И вцепился-то как! Уверенно, словно не невеста она ему, а жена. Эх, держи, ее, держи крепко, не потеряй».
— О себе мыслишь, аль другому кости моешь?
Оган едва не налетел в темноте на женщину. Извинился. Взъерошил волосы, прогоняя глупости, что лезли в голову, и осмотрелся, силясь понять, куда занесла его нелегкая. Кругом черной лоснящейся змеей ползла незнакомая улица, по бокам которой дрожали газовым светом фонари. За высокими заборами, словно грибы-боровики, сидели низкие кряжистые домики.
— Не подскажете, как к Пароходной вый…? – И тут он подавился окончанием вопроса, так как вынырнул из пучины дум и разглядел незнакомку. Перед ним стояла самая настоящая, незапечатанная яга. Низкорослая, еще нестарая, с ровной крепкой спиной, длинной, толстой косой, перекинутой через плечо. В добротном суконном платье и теплой телогрее, увешанной бренчащими оберегами. Но главное было не это – главными были глаза – полностью черные, без белка и радужки. Пронизывающие вдоль хребта, вытягивающие все нутро. Ужасные и притягательные одновременно. А вокруг этих глаз мелкой паутинкой сплелись морщинки. Имелось и увечье, которым мир рано или поздно отмечал всякую ягу. У этой, например, одна нога была явно короче другой, отчего стояла ведьма, слегка изогнувшись.
Оган растерялся. Нет, он хотел встретить ягу, но планировал сначала основательно подготовиться. Найти подходящий подарок, раз уж фамильный огонь отдал. В бане отпариться, чистое надеть. А тут на-те. Ночью, на безлюдной улице, и с пустыми руками. Что теперь делать? Развернуться и уйти, а потом искать ее до морковного заговенья или хватать удачу за хвост, а там будь что будет? По счастью Огана, яга решила все сама.
— Ты для дела пытаешь, аль отдела лытаешь? – поинтересовалась она, отсекая все пути, кроме двух: уйти и никогда больше не встретить незапечатанной ведьмы, ибо спутает она все пути и заморочит голову так, что вообще навсегда забудешь, куда шел. Или довериться ей на свой страх и риск.
Смогич не отступил, поклонился в пояс, произнес уверенно:
— По делу. Только кто ж о деле на улице толкует?
— Что, не нужна уже дорога к Пароходной? – хитро поинтересовалась яга.
— Нет. О другом спросить хочу. Накормишь, напоишь, а я расскажу, что да как.
Яга на это лишь хмыкнула, взяла Огана под локоток да поковыляла вглубь улицы, через темный сад, к небольшому добротному дому.
Внутри оказалось чисто, светло, натоплено и очень старомодно. Пол пестрел разноцветными ткаными половиками. На лавках, вокруг расписной прялки, красовались вышитые бархатные подушки. В углу стояло ведро, а над ним висело полотенце, с которого мерно капало молоко. На столе, возле пыхтящего самовара, пузом кверху лежал и тарахтел довольную песню огромный рыжий Хранитель. Яга сдвинула его на край, смахнула шерсть и усадила гостя. А на нагретое котом место поставила вазочку с сушками, горшочек горьковатого гречишного меда и тонкую белую чашку в красный горошек, с таким же горошечным блюдечком.
— Ну и чем меня задабривать будешь? — поинтересовалась она у гостя, наливая из самовара душистый взвар. — Да ты пей, пока не остыл, пей. На улице ветер колючий, морской, а я иван-чай на женьшене запарила, лимонника туда пригоршню бросила. От такого взвара мужская сила крепнет. Будешь ходить, словно кур.
Оган едва не захлебнулся. Отставил чашку и посмотрел на ягу укоризненно. Мол, что ты творишь?
— Нет у меня подарка, не чаял тебя так сразу встретить. А заготовленный отдал, — тем не менее ответил он.
— Ай-ай-яй! Это ж надо. Отдал. И кому отдал? Первой встречной-поперечной. А что мне теперь делать? Есть тебя? Тьфу, не хочу. Ты ж суп - набор сплошной: кожа, кости и пуд отчаяния. А я сладенькое люблю.
Сладкого у Огана с собой тоже не оказалось, поэтому он сидел и молчал, вспоминая с каким скандалом покинул родной дом, как мать умоляла его не связываться с ягой. Рыдала взахлеб, проклиная все. Отчаянно страшась, что помимо двух младших сыновей, потеряет еще и старшего. Сама из бедной, не знатной семьи, она, как никто другой, знала истинную цену желаниям. А еще знала, что сбываются они совсем не так, как хочется… Отец же сидел хмурнее тучи и молчал. А когда материнские слезы не подействовали, пообещал сыну, что сдаст его поповичам, если тот свяжется с ведьмой. Оган пожелал ему удачи и, хлопнув дверью столичного особняка, вышел вон. Он и так был зол на отца за то, что тот ничего ему не говорил. Открылся, когда уже и времени что-либо исправить не осталось. Прекрасно знал, что старший не отступится. Будет искать, биться, пытаться спасти братьев, отдавая бессмысленной затее все силы. Видимо, как некогда он сам. А до этого его отец, и дед, и прадед, и еще десятки поколений предателей, вынужденных расплачиваться своими детьми за проступок дальнего предка.
Что бы там ни мыслил глава рода Смогичей о своем старшем сыне, голова у Огана на плечах имелась, и он прекрасно знал, что все сказанное яга попытается вывернуть против тебя самого, а любое желание изуродует так, что рад не будешь его получить. Поэтому Оган сидел и молча ждал. Рано или поздно ведьма сама назначит цену.
Она и впрямь не стала долго ломаться. Посмотрела, поглядела, поерзала на лавке и наконец решилась:
— Обещание хочу, — произнесла яга, упираясь локтями в стол. Уставилась в него глазами-провалами. – Дашь?
— Смотря какое, — Оган напрягся, — если ты что темное замыслила, или обман какой, то тут я тебе не помощник. Хватит и того, что мой род уже тысячу лет с клеймом предателя ходит.
— Эка какой порывистый! Да нет мне нужды вредить, не бойся. Добронравная я, не пакостливая. Просто пообещай, что сына своего женишь на моей внучке.
Оган накрыл лицо ладонью и зашелся в беззвучном смехе. Вся усталость последних дней, все переживания, весь груз ответственности, взваленный на плечи, выплеснулся в этой отчаянной несдержанности. Надо же, всем нужны Смогичи: и проклятиям, и ведьмам, и невестам, что отполировали до бела мраморные ступени отцовского особняка.
Яга не мешала, сидела молча да дула на горячий взвар. Наконец гость успокоился, отдышался, вытер подступившие слезы и очень серьезно ответил:
— У меня нет сына.
Ведьма растеклась в хитрющей улыбке.
— А у меня нет внучки. Так что видишь, мы с тобой на равных.
— Дочка-то хотя бы есть?
— Чего не теряла, то имею, а остальное не твоего ума дело, — показала зубы яга. — Ну что, согласен?
Повертев эту мысль и так, и эдак Оган не нашел повода отказать.
— Добро. Не стану я препятствовать своему сыну, если тот появится, в его желании взять твою внучку в жены. Устраивает такой обет?
— Вполне. Спрашивай, что хотел. И иди восвояси, поздно уже.
Оган набрал полную грудь воздуха. Вот он — момент истины.
— Скажи, как снять Кощеево проклятье, что лежит на моем роду?
Яга посмотрела на него поверх чашки и пожала плечами.
— На твоем роду нет проклятья, дитя змеева рода. И Кощъ не в обиде на старого друга.
Лавка с грохотом упала на пол. Оган навис над ягой, уперев руки в столешницу.
— А как, по-твоему, называется то, что каждый раз, из поколения в поколение младший из рода Смогичей не доживает до двадцатилетия? И отчего старшему нужно успеть жениться до смерти младшего, а? – Последние слова он уже кричал. Ведьма же сидела спокойно, только чернота глаз растеклась по лицу.
— Это защита, юный мастеровой. Защита рода, лишенного Щура. Если бы не она, вы бы сгинули вслед за Горыней и его братьями еще тысячу лет назад. А так держитесь, живете, продолжаете его дело. Разве это плохо?
— Да разве это жизнь? – Оган поднял тяжелую лавку, сел и устало растер лицо. – У меня двое младших братьев. Близнецы. И оба при смерти. Они не виновны в старой чужой распре. Как сломать защиту?
Яга покачала головой.
— Сломать нельзя. Уж больно крепка. Может, действительно сам Кощъ ставил, не знаю. А вот открыть вполне.
