За окном мелькнули тени прохожих. Тогда я вспомнил людей, которые заходили на днях.
– К нам заходили клиенты, спрашивали, работаем ли мы. Что им сказать, если придут опять? Может, нам лучше закрыться изнутри? Вы же сейчас не в том состоянии, чтобы готовить еду для посетителей? Да и зачем нам работать в поте лица, если деньги не на что тратить. В конце концов, когда мы уйдем отсюда, нам уже больше ничего не понадобится.
Ачжосси медлил с ответом.
– Давайте я закрою дверь? – предложил я.
– Погоди, – ответил он, все так же обхватив голову ладонями.
Спустя какое-то время он опустил руки и сел, выпрямив спину:
– Давай торговать едой.
– Что?
– Давай готовить еду. У нас полно всяких продуктов, можно готовить все, что угодно. Вот я и говорю – давай стряпать для посетителей. Я буду готовить, а ты убирай помещение и обслуживай клиентов.
– Зачем нам трудиться? И что вы будете делать с деньгами?
– Я собираюсь делать это не ради денег.
– А ради чего?
– Я тут подумал и решил, что другого способа нет. Как еще можно привлечь людей, не выходя за пределы ресторана, кроме как не готовя для них вкусную еду? Я, между прочим, шеф-повар, и очень даже неплохой. Люди, попробовавшие хоть раз мою стряпню, не могут забыть ее вкус. Наверняка наш ресторан станет популярным, и все будут стоять в очереди, чтобы попасть к нам. Рано или поздно и тот, с кем я должен встретиться, придет сюда. Он ведь гурман, привыкший к моей кухне. Он непременно придет сюда. Да, лучшего способа и не придумать! – Ачжосси вскочил с места и пошел на кухню. Он начал суетливо открывать холодильники и осматривать их содержимое.
Я сгорал от любопытства, кто же этот человек, с которым мой напарник так неистово желает встретиться. Но вряд ли это удастся узнать, ведь Ачжосси каждый раз уходит от расспросов, обещая рассказать обо всем попозже и ссылаясь на то, что для этого у нас впереди много времени.
Мы готовились к открытию всю ночь. Мой напарник уже составил меню и занимался заготовками для завтрашнего дня. Я под его руководством написал и повесил на стену названия блюд, а у входной двери поставил табличку: «Мы открылись». В меню не было ни одного знакомого мне названия.
– Кто знает, может быть человек, которого ты хочешь увидеть, тоже придет сюда. Так что не думай о тяжелой работе, – утешил он меня, словно извиняясь за то, что заставляет трудиться.
– А я никого не хочу видеть. Я как раз думаю, что так даже лучше получилось, что я умер.
– Серьезно? В таком случае, зачем ты согласился остаться в этом мире на сорок девять дней? – Глаза Ачжосси округлились от удивления.
Ну и ну, кажется, он совсем забыл, как настойчиво уговаривал меня вернуться в мир живых вместе с ним. Может быть, эта чертова боль отшибла ему память?
– Вы же сами уговаривали меня составить вам компанию. Чтобы не остаться в дураках одному, – напомнил ему я.
Только тогда он кивнул головой и улыбнулся. Улыбка на его иссиня-бледном лице выглядела жутковато.
– Раз уж так вышло, ты все-таки подумай, с кем бы тебе хотелось увидеться.
– Ни с кем, тут и думать нечего.
– Ты не хочешь увидеть родителей? Подумай хотя бы о них. Ты ведь тоже жил в этом районе? Вероятность встретить их высока. Хоть тебе и не хочется, но после встречи ты наверняка будешь думать иначе. Таковы отношения отцов и детей. Мы равнодушны к родителям и видим только их недостатки, потому что всегда находимся рядом. Иногда они даже кажутся нам врагами. Но в основе этих взаимоотношений всегда лежит любовь.
– Родители… У меня их нет.
– Правда?
Руки Ачжосси, крошившие зеленый лук, замерли.
– Мне было четыре года, когда мать ушла из дома, не выдержав побоев отца. После этого ни разу не позвонила, потому я не знаю, жива она или нет. Но, даже если и жива, мне не очень-то и хочется видеть ее. Мне было всего четыре, и я ничего не помню, отец сам рассказал обо всем. Ну разве не смешно? Как будто этим можно гордиться – побоями выгнать человека из дому. Он так сильно пил, что заболел и умер, когда я учился в четвертом классе. Хотите спросить, с кем я жил? До женитьбы на моей матери у отца была другая семья и сын. Сводный брат старше меня на пять лет и самый настоящий хулиган. Вместо того, чтобы хоть как-то заработать денег, думает лишь о том, как потратить их. Чуть что – ругается и распускает руки. Да и бабушка не лучше: постоянно злится и ворчит, а «сгинь с глаз моих» – вообще ее любимая фраза. Я был для них козлом отпущения, которого бьют, когда больше не на ком сорвать злость. В основе лежит любовь, говорите? Это не про нашу семью. Я больше не хочу их обоих видеть. Будет только хуже, если я встречу бабушку. Ведь я угнал чужой мопед и разбился на нем. Ежу понятно, что мопед всмятку, а ей, небось, пришлось выплатить владельцу всю его стоимость. Нет, если бабушка меня увидит, она сотрет меня в порошок. – Я испуганно помотал головой.
С ее-то характером еще и не такого можно ожидать.
Ачжосси слушал, безучастно поглядывая на меня. Ой, я ведь проболтался, что угнал мопед.
– Хочу предотвратить ваш дальнейший вопрос про друзей. У меня их просто нет. Мне привычно быть в одиночестве. Я один ходил в школу, один возвращался домой, один обедал в столовой. Хотите спросить, не был ли я изгоем? Может быть, кому-то покажется именно так. Но я так не думал. Если человек считает себя изгоем, значит, хоть чуть-чуть, где-то в глубине души он хочет общаться со сверстниками. Но мне было хорошо одному, так что я никогда не думал об этом. Впрочем, если кто-то доставал меня, я не давал ему спуску, дрался не на жизнь, а на смерть, чтобы отбить последнюю охоту меня задирать. Хоть я и маленький, но, когда отчаянно дерешься, неизвестно откуда появляются силы.
Дослушав меня до конца, Ачжосси принялся крошить оставшийся лук.
Я рассказал о себе все подробности, чтобы заранее пресечь его дальнейшие расспросы. Это был намек: «Прошу больше не приставать ко мне с личными разговорами. Терпеть их не могу. Про мою тяжелую судьбу невозможно ни рассказывать, ни слушать с улыбкой на лице. Это настоящая пытка и для меня, и для собеседника. Ачжосси был не глуп и не стал больше задавать лишних вопросов.
– Раз уж так вышло, будем считать, что я помогаю вам. Мне-то, собственно, ничего не нужно здесь. Пусть я сделаю доброе дело перед тем, как окончательно покину этот мир. Делайте, что вы хотите. Я помогу всем, чем смогу. – Я говорил искренне.
– Ну, раз ты так решил, спасибо тебе. Эх, как было бы здорово, окажись у нас улитки. Улитки во фритюре – настоящий деликатес! – вздохнул дядька, изучая содержимое морозилки. – Он их обожает. И если услышит, что здесь подают это блюдо, то обязательно придет. И молока нет. Если обмакнуть ломтик хлеба в молоко, а затем в яйцо, обжарить в масле и полить кисло-сладким соусом для свинины во фритюре – м-м-м… пальчики оближешь. Это тоже одно из его любимых блюд.
Я не знал, о ком говорит шеф, но, судя по тому, что он знает и хочет приготовить для него все его любимые блюда, этот человек ему был очень дорог.
– А можно спросить, о ком вы говорите?
– Нет, – резко ответил он. Причем так категорично, что меня это задело.
– Не очень-то и хотелось знать, – огрызнулся я.
– Я расскажу тебе как-нибудь попозже. Ведь у нас впереди больше сорока дней.
Так я и знал.
Закончив с заготовками для завтрашнего дня, Ачжосси остановился перед зеркалом с обеспокоенным видом:
– Эх, придется готовить блюда в штанах с отвисшими коленками и в растянутой футболке. Знал бы, что так получится, вышел бы на слежку в одежде шеф-повара. Эх, вот бы вернуться в тот последний день, оделся бы поприличнее.
После этих слов я обратил внимание на свою одежду. Мой прикид был не лучше: синие штаны, доставшиеся от старшего братца, трижды подвернуты на поясе; верх от тренировочного костюма великоват и сидит мешком. В день моей смерти мой родственничек как раз стырил у бабушки деньги, а мне так влетело от нее, что я выбежал из дома в чем был, не успев переодеться.
