И никто из слушавших рассказ толстобрюхого арранта не удивился тому, что Демитар не кликнул служанку. Никто не заметил, что в одну из кружек он бросил щепотку желтого порошка, который, зашипев, бесследно растворился в густом и ароматном вине, привезенном сюда из солнечного Халисуна.
— Ну и что же дальше? Почему колокол закричал? — полюбопытствовал Ратхар.
— Потому что слова дряхлого прорицателя услышала пожилая женщина. Мать сыновей, зарубленных у нее на глазах кочевниками у стен города. Она-то поняла, что имел в виду мудрый старик. Впрочем, как знать, может, и другие поняли, не зря же они так яростно гнали его прочь и обзывали безмозглым дурнем. Но безутешная мать не только поняла сказанное старцем. Она дождалась, когда колокольных дел мастера в очередной раз расплавят в огромном котле самое желтое золото, самое белое серебро и самое черное железо, и бросилась в бурлящий металл. «Дура! — хором закричали мастера. — Сумасшедшая!» — закричали они, ибо им казалось, что они знают все секреты колокольного дела. И верно, они знали все секреты изготовления поющих колоколов, а тот, что получился у них на этот раз, — кричал. Он кричал, как мать, созывающая детей. Он кричал хриплым, сорванным голосом, и слушать его было страшно, но не услышать — нельзя. Аррант замолк и потянулся за кружкой.
— Спасибо, — сказал Ратхар. — Помоги нам Храмн не услышать подобных колоколов на наших Благословенных островах. А теперь давайте выпьем за «Голос матери», который хранил жителей далекого Фухэя от набегов кочевников.
Он поднял кружку, ту самую, что подал ему заботливый Демитар, и в три глотка осушил ее. Ему показалось, что густое ароматное вино из Халисуна горчит, но мало ли что может показаться, когда думаешь о матерях, которые пережили сыновей и продолжают звать их во сне, год за годом, до конца дней своих…
* * *
Трое суток, прошедших с тех пор, как суда Ратхара покинули Тин-Вилену, пролетели для Эвриха как один день. Попутный ветер, надувавший паруса «Крылатого змея» и двух «белух», развеял уныние, охватившее арранта после расставания с Волкодавом, ласковое солнце отогрело сердце, а пронзительная синева ясных осенних дней настроила на рабочий лад. Начавшееся вкривь и вкось путешествие за Тилорновым «маяком» наконец-то вошло в спокойное русло и обещало стать приятным и полезным во всех отношениях.
Глядя, как легко сегванские суда скользят по холодным водам северного моря, Эврих имел все основания надеяться, что путь до острова Спасения не займет много времени. Дотошный Тилорн так подробно расписал все, что надлежит сделать в летающей шлюпке, что ему понадобится день, в худшем случае два, чтобы включить звездный манок и подготовить к работе «маяк». Затем Ратхар отправится к острову Печальной Березы, где Эвриху предстоит провести зиму, которая, безусловно, даст ему материал для глав, посвященных Сегванским островам. Он давно мечтал посетить их, и Боги Небесной Горы пошли навстречу его желаниям…
Сидя на задней скамье «Крылатого змея», Эврих вглядывался в серые утесы, вздымавшиеся из моря по левому борту, и рука его непроизвольно поглаживала чистый пока что лист пергамента. Потрясение, едва не заставившее его выбросить свои путевые заметки за борт, помогло ему по-новому взглянуть на свой труд, казавшийся прежде едва ли не чудом совершенства. Перечитав «Дополнения», он внутренне содрогнулся от отвращения к самому себе. Это ж надо написать столь сухо и неинтересно!
Собранные им сведения изложены, что и говорить, добросовестно, с присущей ему скрупулезностью и даже не без некоторого изящества, но… Бабочка, будучи засушенной и посаженной на булавку, разумеется, не превращается в жука, однако представить ее порхающей по весеннему цветущему лугу может лишь человек, наделенный богатым воображением. И то, что достопочтенный Салегрин писал именно так, ни в коей мере не может служить оправданием ему — Эвриху. Безвылазно просидевший всю жизнь в Верхнем Аланиоле земле-описатель не мог избрать иную форму для своих сочинений. К тому же он давно уже должен был понять самое интересное из того, что довелось ему увидеть в жизни, — это люди! И стало быть, им следует уделить самое пристальное внимание. Все остальное может послужить прекрасным фоном, способным дать необходимые сведения путешественникам или новому Салегри-ну, для новых «Описаний стран и земель». А ему надобно писать о другом.
Легко, однако, сказать сделай по-другому! А как сделать? Над этим-то Эврих и ломал голову. Ибо, осознав, о чем должно ему поведать миру в своих «Дополнениях», и ощутив знакомый зуд в пальцах, он, естественно, тут же кинулся живописать подвиги Волкодава и, к изумлению команды «Крылатого змея», подобно изваянию просидел на корме целый день, безжалостно изводя изобретенные Тилорном несмываемые чернила и не такой уж большой запас пергаментных листов. Просидеть-то просидел, да что толку? Ежели б это был рассказ о Боге, сошедшем на землю творить; суд и восстанавливать попранную справедливость, — всякий бы назвал его труд превосходным, но в беспорочные герои варвар венн не слишком-то годился. К тому же писать о человеке, даже о том, которого в порыве откровения назвал «братом», оказалось несравнимо труднее, чем об обычаях племен и народов или открывшемся перед глазами пейзаже.
Ведь вот, например, чувствовал он, почему Волкодав решил остаться в Тин-Виленской крепости. Нутром понимал, а словами выразить не мог. И как тут не вспомнить косноязычие прекраснодушного венна, как не ужаснуться, а вдруг не дано ему умения сказать о самом главном? Не о поступках, а о тех движениях души, которыми эти поступки вызваны?
Мысль о необходимости разобраться в побудительных причинах; подвиппих людей на те или иные деяния, возникла у Эвриха после того, как он взялся, по свежим следам, писать о прощании с Волкодавом, надумавшим остаться в Тин-Виленской крепости. Без особых колебаний он написал, что венн отправился туда, дабы освободить свою наставницу Мать Кендарат Написал, а потом задумался и понял, что на самом-то деле это лишь часть замысленного его неукротимым другом. На первый взгляд так оно и было, но если рассуждать подобным образом, то что, спрашивается, мешало Волкодаву, добившись от Хономера освобождения прежней Наставницы Воинствующих Братьев, сбежать вслед за ней из крепости, чтобы продолжить путешествие за Тилорно-вым «маяком»? Стража? Или осознание того, что должен он передать этим самым Воинствующим Братьям то самое видение мира, которому некогда научила чудом спасшегося с каторги паренька Мать Кендарат? Решился ли Волкодав просто спасти свою бывшую наставницу или, почувствовав, что перерос ее в чем-то, взвалил на себя груз исправления допущенной ею ошибки?..
