Глава 3
Говорила в основном Наоми Фелпс, пока Фрэнсис сидела и дрожала. Наша секретарша принесла ей горячего кофе и шерстяной плед. Руки у бедняжки так тряслись, что она пролила кофе на плед, но все же что-то проглотила. То ли от тепла, то ли от кофеина, но вид у нее стал чуть получше.
Джереми позвал Терезу послушать этих женщин. Тереза – наш штатный парапсихик. Ей двух дюймов не хватает до шести футов, она стройная, с широкими лепными скулами, длинными шелковистыми черными волосами и кожей цвета кофе с молоком. С первого взгляда я знала, что в ней есть кровь сидхе, а также афроамериканцев и еще каких-то фейри не из высшего круга. Оттого-то у нее ушки слегка остроконечные. Многие, косящие под фейри, делают себе пластику хряща для этой цели.
Отращивают волосы до лодыжек и изображают из себя сидхе. Но у чистокровных сидхе не бывает остроконечных ушей – это признак смешанной крови, а не чистой. Однако фольклорные мифы живучи, и подавляющее большинство людей считает, что у истинного сидхе уши должны быть с остриями.
В Терезе ощущалась та же хрупкость скелета, что и в Наоми, но меня никогда не подмывало взять ее за руку. Она была редкой силы ясновидцем – я таких в жизни не видела. Я приличное количество энергии трачу, чтобы она до меня не дотронулась: тогда она могла бы узнать мои тайны и подвергнуть опасности всех нас. Сейчас она сидела в сторонке, темными глазами глядя на двух женщин. Рукопожатия она им не предлагала. Она даже обошла их по широкому кругу, чтобы не коснуться случайно. Лицо ее ничего не выдало, но она ощутила заклинание, опасность, как только вошла в комнату.
– Не знаю, сколько у него любовниц, – говорила Наоми, – дюжина, две дюжины, несколько сотен. – Она пожала плечами. – Знаю только, что я последняя в этом длинном ряду.
– Миссис Нортон! – окликнул Джереми блондинку.
Фрэнсис повернулась к нему, вздрогнув, будто не ожидала, что ее будут спрашивать.
– У вас есть доказательства насчет всех этих женщин?
Она сглотнула слюну и ответила почти шепотом:
– Поляроидные снимки. Он их хранит. – Уставившись на колени, она еле слышно пробормотала: – Называет их трофеями.
Я не могла не спросить:
– Он вам их показывал, или вы их сами нашли?
Она подняла глаза – пустые. Ни гнева, ни стыда – ничего.
– Он показывал. Он любит... любит мне рассказывать, что с ними делал. В чем каждая из них лучше меня.
Я открыла рот, закрыла, потому что ничего полезного придумать не могла. Я негодовала от ее имени, но сердиться от имени Фрэнсис Нортон должна была Фрэнсис Нортон. Моя злость может нам помочь решить непосредственные проблемы, но силу эта злость ей не вернет. Если убрать из картины мужа, причиненное зло этим не исправишь. Она была поражена не только заклинанием.
Наоми погладила ее по руке, успокаивая.
– Вот так она со мной познакомилась. Она увидела мою фотографию, а потом мы как-то столкнулись случайно. Я увидела, что она на меня пристально смотрит в ресторане. Он ее разбудил, когда пришел домой, и рассказал, что со мной делал. – Пришел черед Наоми смотреть на свои колени, на пустые ладони. – У меня были видны синяки. – Она подняла взгляд, посмотрела мне в глаза. – Фрэнсис подошла к моему столу. Она закатила рукав и показала мне свои. А потом сказала просто: "Я его жена". Вот так мы познакомились.
Она застенчиво улыбнулась наконец – так, как будто рассказывала, как встретилась с возлюбленным. Нежная история, излагаемая другим.
А нет ли между ними большего, чем физическое насилие и этот муж? Если они в любовной связи, то это может изменить способ лечения. В мистике часто приходится учитывать эмоции. Дело в том, что у любви и ненависти энергия разная, и работать с ними надо по-разному. Нам надо было знать точно, что связывает этих женщин, до того, как приниматься всерьез за исцеление, но это будет не сегодня. Сегодня мы будем слушать, что они нам расскажут.
– Это было очень смело с вашей стороны, – сказала Тереза.
В голосе, как и во всем ее облике, было что-то мягкое и женственное, но под этим чем-то угадывалась сила, сталь, скрытая шелком. Я всегда думала, что из Терезы, хотя она никогда не бывала южнее Мексики, вышла бы отличная южная красавица.
Фрэнсис бросила на нее быстрый взгляд, снова уставилась на свои колени, потом подняла глаза, и губы ее шевельнулись. Почти что в улыбке. От этого жеста мое впечатление от этой женщины стало чуть получше. Если она начнет улыбаться, начнет гордиться выказанной ею силой, то, быть может, со временем оправится.
Наоми стиснула ее руку и улыбнулась с гордостью и нежностью. И снова у меня возникло впечатление, что они очень близки.
– Это было мое спасение. После встречи с Фрэнсис я стала пытаться с ним порвать. Не понимаю, как я разрешила ему меня бить. Мне это не нравится. Понимаете, я никогда, никогда не позволяла мужчине делать мне больно.
На ее лице отразился стыд, будто это был позор – то, что она такое допустила.
Фрэнсис положила ладонь ей на руку, утешая и успокаиваясь сама.
Наоми улыбнулась ей, потом посмотрела на нас – и во взгляде было недоумение.
– Он как наркотик. После его прикосновения ты жаждешь еще. Не обязательно от него. Он будто тебя пробуждает сексуально, и тело до боли ждет прикосновений. – Она снова опустила глаза. – Я никогда так отчетливо не ощущала других – сексуально. Поначалу это было как-то неловко, но и интересно тоже – заводило. А потом он стал делать мне больно. Сначала всякие мелочи – связывал, а потом... шлепал. – Она заставила себя поднять взгляд, посмотреть нам в глаза. С такой злостью, будто вызывала нас подумать о ней худшее. Силы в ней было немерено. Как этот человек мог ее укротить? – Он сделал боль элементом наслаждения, а потом стал делать вещи похуже. Такие, которые оставляли травмы. Просто боль. Я пыталась прекратить эти извращения, и тогда он стал меня бить по-настоящему, уже не притворяясь, что это элемент секса. – Губы ее задрожали, но глаза смотрели так же вызывающе. – Но он возбуждался, когда меня бил. То, что это меня не возбуждало, а пугало, ему тоже нравилось.
– Фантазии насильника, – сказала я.
Она кивнула. Глаза ее устали сдерживать слезы. Она из последних сил старалась не сорваться.
– Потом – не только фантазии.
– Он любит брать женщину силой.
Это сказала его жена.
Я смотрела на них и подавляла желание помотать головой. С шестнадцати до тридцати – годы моего сексуального пробуждения – я прожила при Неблагом Дворе, так что я знала о сочетании наслаждения с болью. Но боль бывала совместной и никогда не причинялась против воли. Если партнеру боль неприятна, это уже не секс. Это пытка. А между пыткой и несколько жестким сексом разница огромная. Да, но только не для сексуальных садистов – для них ее просто нет. Дойдя до крайности, они вообще становятся не способны на секс без насилия или хотя бы без ужаса жертвы. Но большинство садистов способны на более нормальный секс. Они это используют, чтобы заманить жертву, хотя долго сохранять нормальные отношения не могут. В конце концов истинные их желания выходят наружу, и им становится необходима боль.
