Саймона преследовали страшные опасности, он водил дружбу с настоящими рыцарями, его принимали у себя бессмертные ситхи. Но самым замечательным событием из всех была встреча с Мириамелью. Принцесса ушла — один Эйдон знает, куда… у нее свой путь. Саймон не понимал ее и восхищался ею. Она казалась ему леопардом — прекрасным и безжалостным.
Саймон мечтал о встрече с кем-нибудь, похожим на него самого, но, разумеется, гораздо красивее и умнее. Он представлял себе его густую бороду, орлиный нос… Да, конечно, гораздо красивее.
Саймон устал от одиночества. Ему нужен был собеседник, друг, который понимал бы его и заботился о нем, но не так, как делал это Бинабик. Кто-нибудь, кто мог бы разделить с ним его тревоги и чувства… кто мог бы понять про дракона — мелькнула вдруг мысль. По спине пробежал холодок, и дело было вовсе не в свежем ночном ветре. Одно дело увидеть древних ситхи, пусть даже так близко и ясно, тем более, что Сесуадра ночью весьма располагает к подобным видениям, и совсем другое — встреча с огромным отвратительным драконом. Саймон не струсил, оказавшись лицом к лицу с Игьяриком, ледяным червем. Он выхватил свои меч — на самом деде не совсем свои, слишком самонадеянно было бы называть Торн своим — и дракон был повержен. Не так-то это легко, победить дракона! Это не удавалось никому, кроме Престера Джона, а ведь он, в отличие от Саймона, был великий воин и Верховный король.
Правда, король Джон убил своего дракона, а я совсем не уверен, что Игьярик мертв. Если бы это было так, его кровь не показала бы мне пути. К тому же не так уж я силен, чтобы запросто убить дракона, даже таким мечом, как Торн.
Но странное дело — стоило Саймону рассказать кому-нибудь о том, что произошло на Урмсхейме, и что он, Саймон, теперь об этом думает, как его тут же начинали называть «победителем дракона», и улыбаться, и кланяться, когда он проходил мимо. Они просто отказывались внимать доводам здравого смысла. Когда он пытался протестовать против этих приятных, но незаслуженных почестей, друзья с улыбками говорили о его скромности и застенчивости. Недавно он своими ушами слышал, как одна из женщин, недавно пришедшая из Гадринсетта, рассказывала ребенку о громадном, ужасающем змее, которого в два счета одолел непобедимый и бесстрашный Саймон. Что было делать? Те, кто любил его, говорили, что он одним ударом разрубил дракона пополам, завистники же утверждали, что все это ложь от начала до конца.
Рассказы о его жизни и подвигах страшно злили Саймона. Он считал их дешевыми сплетнями. Истории о смелом и непобедимом Саймоне, который разит драконов направо и налево, не давали покоя важному и хрупкому уголку его души — самолюбию. Мучимый сомнениями, он не чувствовал себя героем, и в душе у-него творилось такое, что не вмещалось в плоские глупые рассказы.
Тут Саймон вскочил на ноги. Боже, он опять задремал. Сон — невозможная штука! С ним трудно бороться и нелегко заметить его приближение. Он застает врасплох и долго не отпускает. Но Саймон дал себе слово. Теперь он мужчина, и слово его должно быть законом. Он не будет спать сегодня. Это особенная ночь.
Сны атаковали Саймона, не давая ему долго думать об одном и том же, загоняя в сладкую дремоту. Джеремия, вошедший в Обсерваторию со свечой в руках, наше" его сидящим на полу в луже ледяной воды. Мокрые волосы сосульками прилипли ко лбу, пальцы и губы посинели от холода, по спине бежали последние холодные струйки, но глаза блестели радостной гордостью.
— Я опрокинул на голову полное ведро воды, — сказал Саймон. Зубы его стучали, язык онемел и едва шевелился, так что Джеремия не понял ни слова. — Вылил воду на голову, — повторил Саймон, — чтобы не заснуть. Что ты здесь делаешь?
— Время пришло. Тебе пора идти.
— А-а-а! — Саймон вскочил. — Я не заснул, Джеремия! Понимаешь? Ни разу не заснул!
Джеремия улыбнулся:
— Это здорово. Теперь пошли вниз. Обогреешься у костра.
Саймон, невыносимо уставший и замерзший, не сказал ничего и молча схватил друга за руку. В последнее время Джеремия так похудел, что иногда Саймону казалось, что перец ним другой человек, но блеск в мягких темных тазах остался прежним, каким он был у мальчишки свечника из Хейхолта.
— Костер? — Саймон наконец уловил смысл сказанного. — Большой костер? А как насчет еды?
— Костер отличный, — с достоинством проговорил Джеремия. — Если я чему и научился в литейной Хейхолта, так это раздувать огонь. — Он тряхнул головой, словно отгоняя неприятные воспоминания, и посмотрел на друга. Тени прыгали по лицу Саймона, как зайцы по лужайке, и Джеремня улыбнулся. — А еды конечно нет. Правда, недолго осталось, ты же знаешь. Держись! Может, к вечеру нам перепадет кусок хлеба, а то и что-нибудь получше.
— Жаль.
Они вместе вышли из Обсерватории, легко ступая по камням, уже не черным, а серо-голубым в зарождающемся утреннем свете. Небо на востоке уже розовело, но утренний птичий хор еще не грянул.
Джеремия был прав. У палатки отца Стренгьярда полыхал превосходный костер, и Саймон скоро начал согреваться, особенно после того, как сменил насквозь промокшую рубашку на теплый шерстяной балахон.
Отец Стренгьярд принес воды и полил Саймону на голову и плечи. По сравнению с душем, который он сам себе устраивал незадолго перед тем, вода казалась почти горячей. Она медленно стекала по груди, и Саймон подумал почему-то, что она похожа на кровь.
— Вода… Да смоет эта вода грех и сомнения.
Стренгьярд замолчал, потер виски и провел рукой по воспаленным глазам. Саймон знал, что священник запнулся от волнения, а не по забывчивости; весь вчерашний день он читал и перечитывал текст обряда.
— Когда… Когда человек чист, исповедавшись и покаявшись во грехах своих и переступив страх свой, достоин он предстать передо Мной, чтобы мог заглянуть в зеркало души его и увидеть чистоту бытия, отраженную в нем, и праведность клятв его… да, праведность его клятв. — Священник снова умолк, устало опустив глаза. — Ох…
Саймон поворошил поленья и подвинулся к костру. Странная слабость одолела его, голова кружилась, но в этом не было ничего плохого. Он волновался, но был уверен, что бессонная ночь прогнала страх.
Стренгьярд, нервно поглаживая редкие волосы, стал повторять текст сначала, боясь, что в нужный момент память опять подведет. Закончив, он помог Джеремии растереть Саймона досуха и вернул юноше его белую рубашку и крепкий кожаный ремень. Когда на тропинке перед костром возникла маленькая фигурка, Саймон уже натягивал сапога.
— В готовности ли он? — спросил Бинабик. Тролль говорил четко и размеренно, преисполненный важности. Саймон кинулся к нему, ощутив внезапный прилив любви к маленькому человеку. Это был настоящий друг, никогда не покидавший его.
