Ознакомительная версия.
На том мы и расстались.
Старший конюх Итрасио смотрел на меня угрюмо и почти враждебно, когда я выводила из конюшни рыжего Лоби. Мне больше нравился серый кроткий Пегас, но на нем ускакал кто-то из свиты Леонарда.
— Твой сын опять молчит? — спросила я, как бы не замечая враждебности.
— Спасибо тебе, — буркнул конюх.
— Знаешь что, я никому не позволю делать из гибели Филиппа сказку для слуг, — сказала я строго.
— Это совсем не сказка, — зло ответил он, — это проклятье для замка Карс и рода Карсти. Да ты и сама это знаешь!
Я не ответила. Подвела Лоби к ступенькам и села верхом. Широкие старомодные юбки позволяли мне ездить в мужском седле. День был жаркий, хотелось снять с себя всё на свете и помчаться с ветерком под палящими солнечными лучами, но что можно молодой цветущей девушке, никак немыслимо для старухи.
Добравшись до проклятого утеса, я чуть не сварилась вкрутую. Место было глухое и безлюдное, Корнелия не появлялась, поэтому я с наслаждением скинула платье и ополоснулась в маленькой прохладной речке, больше похожей на ручей. В ней нельзя было плавать, только стоять по колено в воде.
Утес был прямо передо мной, он нависал мрачной громадой над радостно-зеленой долиной, веселой речкой и торжественно-прохладным хвойным лесом. Солнце светило мне в спину, я видела каждый выступ на этой неприступной крепости, из узких расщелин которой росли одинокие кривые деревца и пучки травы. Я ненавидела этот утес. Он притягивал к себе с непонятной магической силой, он манил, он призывал, источая каждым своим камнем надежду. Какую? Наверно, у каждого свою…
Корнелия явилась на час позже меня и тоже не могла оторваться от проклятого великана.
— Это здесь он сорвался, Веста?
— Да, вон у той сосны в расщелине, если верить вашему Пиньо.
— Неужели он дотуда долез?
— Это невозможно.
— А как же?
— Он спускался сверху.
— Зачем, боже мой?!
— Откуда я знаю, детка… пошли отсюда, не смотри на него долго, а то еще самой захочется залезть.
— Он как будто живой, этот утес!
— Идем!
Мы взяли коней под уздцы и вышли на узкую лесную тропинку, которая вела к моей старой избушке. Избушка состояла из одной только комнаты с маленькой печуркой, кроватью, столом и двумя табуретками, под потолком висели сушеные травы, в углу стопкой лежали дрова.
Я растопила печку, сходила к ручью за водой и поставила котел на огонь. Корнелия покорно лежала на кровати и грустно смотрела на меня.
— Мы с тобой вдвоем в такой глуши, — сказала она, — здесь никого не бывает?
— Никого. Можешь раздеваться.
Она разделась и снова легла. Тогда я налила из фляги в кружку свой отвар и в последний раз спросила, не передумала ли она.
Корнелия пила отраву спокойно и медленно, словно клюквенный морс. Я разрешила ей погулять полчаса, но она осталась в кровати.
— Веста, а у тебя правда не было детей?
— Правда, — кивнула я, решив полностью удовлетворить ее любопытство, — у меня не было детей, у меня не было абортов, у меня вообще не было мужчин. Женских трудностей я не знала.
— Но почему?! Разве ты не любила никого?
— Любила. Людвига-Леопольда… О, это был настоящий воин, не то, что теперь… высокий, крепкий как скала, смелый, благородный! У него были темные кудри и зеленые глаза… он погиб на этом же проклятом утесе, и я не успела узнать, что такое его объятья. Таких, как он, больше нет.
— Ты любишь только воинов, Веста?
— Я люблю настоящих мужчин. После Людвига-Леопольда мне все кажутся ничтожествами…
— Но разве можно всю жизнь прожить одной?
— У меня были приемные дети, а потом внуки.
— Но ты же понимаешь, о чем я говорю…
— Понимаю, — я усмехнулась и осторожно погладила ее по плечу, — видишь, я жива, и жизнь мне еще не опротивела, хоть некоторые и дразнят меня засидевшейся невестой…
Я позволила себе прикоснуться к этому юному прекрасному существу, которое всё еще продолжала считать неземным, и рука моя ощутила гладкость ее кожи, и шелк ее черных волос, и теплоту ее дыхания. Иногда мне казалось, что я смотрю на нее глазами Конрада, поэтому и восхищаюсь ею так незаслуженно. Вот и сейчас мне почудилось, что это не моя, а его рука прикасается к притихшей Корнелии.
— Странно, — сказала она тихо, — тебе сто лет, а ты совсем не такая старая… почему, а?
Я молча продолжала ее гладить.
— Я знаю, у тебя есть страшная тайна, и ты ее никому не рассказываешь.
— Да ты совсем дитя, Корнелия! У тебя до сих пор на уме сказки.
— Я просто ужасно не хочу стареть и хочу узнать твой секрет.
— Глупенькая, если б я такой секрет знала, я была бы сейчас так же молода и прекрасна как ты.
— А кто-нибудь помнит тебя молодой?
— Пожалуй, что и нет.
— А ты была красивой?
— В меня влюбился сам Людвиг-Леопольд.
— Надо бы взять у Леонарда ключи и взглянуть на твой портрет! — сказала Корнелия.
Я так удивилась, что даже отдернула руку.
— На какой портрет?
— Ну, на фреску у вас в подвале, где раньше была библиотека, а теперь барахолка. Ты разве не знаешь?
Я знала. На фреске была не я, а моя прабабка Исидора в обнимку с олененком.
— Понятия не имею, — проговорила я недовольно, — а тебе кто сказал? Леонард?
— Веторио.
Итак, я снова слышала про Веторио. И снова он совал нос не в свои дела!
— Даже так? Интересно, что этот рифмоплет делает в нашей барахолке?
— Не знаю, — пожала плечами Корнелия, — но раз Леонард дает ему ключи, значит, так надо. А что такого?
Она искренне не понимала моего недовольства, а я не смогла бы ничего толком объяснить, потому что со вчерашнего вечера одно только имя Веторио меня выводило из себя, не говоря уже о его выходках. Но даже если бы не он, а кто-то другой глазел на мою прабабку в подвале, меня это обрадовать не могло.
Объяснять мне ничего не пришлось: у Корнелии начались схватки.
Срок у нее был маленький, и всё прошло гладко. Мучилась она недолго и почти не стонала, а через час я уже выносила таз с последними сгустками. Потом она отлеживалась, и на лице ее не было ни печали, ни сожаления, только тихое торжество. А у меня… а у меня, как всегда, не было никакой жалости.
Сонита как-то спросила, почему я никогда не молюсь Богу. А я что-то соврала. Я знала, что молитвы не нужны. Никакого Бога нет и нечего ему молиться. Есть какие-то существа, которые могут гораздо больше, чем мы, и знают гораздо больше нас. Вот и всё. И им виднее. И жизнь моя давно уж была подтверждением тому, что жалость в этом мире не нужна, она только мешает.
Умудренная своим опытом, я смотрела на Корнелию. Странно, но она, как только умылась, причесалась и надела свое строгое платье, по-прежнему казалась мне существом неземным и недоступным. Даже после того, что я увидела! Солнце пробивалось через сосновые лапы и заглядывало в узкое окошко, по окошку ползали глупые мухи. На кровати спокойно сидела молодая красивая женщина, только что убившая свое дитя, а напротив на кривой табуретке — старуха, которая ей помогла.
Ознакомительная версия.
