— Ну так что, Микула, или как тебя, — сказал белоглазый. — Ты остался один. И зачем тебе было нужно? Людей будоражить, за помощью куда-то посылать? Ты думал, мы не узнаем? Дурень. В деревнях есть и такие, которые доносят, лишь бы понравиться.
Кровля кузнецы трещала, стреляла грязным желтым дымом, наконец вспыхнула, рыкнула пламенем, сыпанула искрами, пахнула мощным дыханием жара.
— Твоего лакея мы взяли, он тут же сказал, куда ты его посылал. Того, что должен вернуться из Майены, мы тоже ждем, — продолжал человек в клювастом шлеме. — Да, Микула. Ты сунул свой паршивый нос куда не следовало. За это у тебя сейчас будут небольшие неприятности. Я думаю, тебя стоило бы насадить на кол. Как считаешь, тут поблизости найдется подходящий колышек? Или нет, еще лучше — мы подвесим тебя за ноги на воротах хлева и сдерем шкуру, как с угря.
— Ладно, довольно болтать, — сказал высокий вран с солнцем на шлеме и бросил факел в раскрытые двери кузницы. — Сейчас сюда сбежится вся деревня. Кончай с ним по-быстрому, забираем лошадей из конюшни и уходим. И откуда только в вас, людях, такая страсть к истязаниям, мучительству? Вдобавок — ненужному? Давай кончай с ним.
Бледноглазый не взглянул на врана. Наклонился в седле, напер конем на кузнеца.
— Влезай. — В его бледных глазах теплилась радость убийцы. — Внутрь. Некогда мне очень-то чикаться с тобой. Так хоть поджарить могу.
Микула отступил на шаг. Чувствовал спиной жар пылающей кузницы, гул падающих потолочных балок. Еще один шаг. Он споткнулся о тело Чопа и о железный прут, который парень свалил, падая.
Прут!
Микула наклонился, мгновенно схватил тяжелую железяку и, не выпрямляясь, снизу, изо всей силы, которую высвободила в нем ненависть, двинул прут прямо в грудь бледноглазому. Расплющенное в виде долота острие пробило кольчугу.
Кузнец не стал ждать, пока человек свалится. Кинулся наискосок через двор. Позади — крик, топот. Он подбежал к дровяному сараю, вцепился пальцами в ручицу, прислоненную к стене, тут же, не глядя, с полуоборота ударил. Удар пришелся по морде сивой лошади в зеленой попоне. Животное поднялось на дыбы, скинуло в пыль врана с солнцем на шлеме. Микула уклонился, короткое копье врезалось в стену сарая, закачалось. Второй вран, выхватывая меч, натянул поводья, чтобы избежать свистящего конца ручицы. Трое следующих наступали, вереща и размахивая оружием. Микула крякнул, закружил тяжелой ручицей мельницу. Опять угодил в коня. Конь заржал и заплясал на задних ногах. Вран не удержался в седле.
Через забор, со стороны леса, вытянувшись в прыжке, перелетел конь, столкнулся с сивым в зеленой попоне. Сивый шарахнулся в сторону, рванул узду, перевернул высокого врана, пытавшегося вскочить на него. Микула, не веря собственным глазам, увидел, что новый ездок раздваивается — на уродца в капюшоне, склонившегося к конской шее, и на сидящего сзади светловолосого мужчину с мечом.
Длинный острый клинок описал два полукруга, две молнии. Двух вранов смело с седел, они рухнули на землю, подняв тучи пыли. Третий, которого загнали к самому сараю, повернулся к странной паре и получил тычок под челюсть, над стальным нагрудником. Острие меча блеснуло, на мгновение выглянув с тыльной стороны шеи. Светловолосый соскользнул с коня и пробежал двор, оттесняя высокого врана от его коня. Вран вытащил меч.
Пятый вран кружил посредине двора, пытаясь сдержать пляшущего коня, косящегося на пылающую кузницу. Подняв бердыш, всадник оглядывался, колебался, наконец рявкнул, ударил коня шпорами и кинулся на уродца, вцепившегося в конскую гриву. Микула увидел, как малыш откидывает капюшон, срывает со лба перевязку, и понял свою ошибку. Девушка тряхнула рыжей гривой и крикнула что-то непонятное, протянув руку в сторону нападающего врана. Из ее пальцев вырвалась тонкая, блестящая как ртуть струйка света. Вран вылетел из седла, перевернулся в воздухе и повалился на песок. Его одежда дымилась. Конь, колотя по земле всеми четырьмя копытами, ржал, тряс головой.
Высокий вран с солнцем на шлеме, сгорбившись, медленно пятился от светловолосого к горящей кузнице, протянув обе руки — в правой меч — вперед.
Светловолосый подскочил, они сошлись раз, другой. Меч врана полетел в сторону, а сам он головой вперед повис на пронзившем его клинке. Светловолосый отступил, дернул, вырвал меч. Вран упал на колени, наклонился, зарылся лицом в землю.
Наездник, выбитый из седла молнией рыжеволосой девушки, поднялся на четвереньки, шаря вокруг в поисках оружия. Микула немного пришел в себя от изумления, сделал два шага, поднял ручицу и опустил ее на шею врага. Хрустнула кость.
— Напрасно, — услышал он рядом.
Девушка в мужской одежде была веснушчата и зеленоглаза. На ее лбу блестело странное украшение.
— Напрасно, — повторила она.
— Госпожа, — заикаясь, выговорил кузнец, держа свою палицу, как гвардеец алебарду. — Кузница... Спалили. Парня убили, зарезали. И Радима. Зарезали, бандиты. Госпожа...
Светловолосый перевернул ногой тело высокого врана, взглянул на него, потом подошел к Микуле, убирая меч.
— Ну, Висенна, — сказал он. — Теперь-то уж я влип не на шутку. Одно только меня беспокоит: тех ли мы порубили, кого надо?
— Ты — кузнец Микула? — спросила Висенна, поднимая голову.
— Я. А вы — из друидского Круга, милостивые государи? Из Майены?
Висенна не ответила. Она глядела на опушку леса, на бегущих к ним людей.
— Это свои, — сказал кузнец. — Из Ключа.
5
— Я уложил троих, — гремел чернобородый командир группы из Порога, потрясая насаженной торчком косой. — Троих, Микула! За девками на поля приперлись, там мы их и... Один едва ушел, коня поймал, сукин сын!
Ополченцы, столпившиеся на поляне в кругу костров, кропящих чернь ночного неба точечками искр, шумели, гудели, размахивали оружием. Микула поднял руку, призывая к тишине, чтобы выслушать очередные сообщения.
— Вчерась к нам прискакали четверо, — сказал старый, худой как жердь солтыс Качана. — За мной. Ктой-то, видать, донес, что я с вами сговорился. Успел я забраться на чердак в овине, лестницу стащил, схватил вилы, идите, кричу, курвины дети, ну, кто первый, кричу. Принялись они овин палить, уж конец бы мне пришел, да людишки не сдержались, пошли на них купой. Те — на коней и в драку. Наших двое полегло, но одного ихнего я с седла смел.
— Он жив? — спросил Микула. — Я посылал к вам, чтобы кого-нибудь живьем взять.
— Э, — махнул рукой тощий. — Не успели. Бабы схватили кипятку, подлетели первыми...
— Я всегда говорил, что в Качане горячие бабы, — буркнул кузнец, скребя затылок. — А того, который доносил?
