– Я ухожу, – сказал он. – Хочешь, чтобы я предупредил Утера?
– Я хочу, чтобы ты исчез навсегда! – закричала Ллиэн.
Он повернулся и ушел своим неслышным шагом – однако так быстро, что исчез еще до того, как Блодевез приблизилась к королеве и новорожденной.
– Как ты ее назовешь? – спросила она.
Ллиэн вытерла слезы, отбросила за спину длинные черные волосы, влажные от пота, и пристально взглянула на подругу.
– Мирддин никогда не приходил. Он не существует. Это был лишь сон, который уже изгладился из твоей памяти. Хаэль ххистан ансин аэрфе гевискан!
Блодевез пошатнулась, почувствовав головокружение, а затем даже само воспоминание о мужчине-ребенке навсегда ушло из ее сознания. Еще несколько мгновений она неуверенно оглядывалась вокруг, моргая глазами, словно только что проснулась, затем улыбнулась подруге и села рядом с ней. Девочка заснула, посасывая грудь, и выглядела такой умиротворенной… То давящее ощущение, что испытала Блодевез, впервые увидев ее, теперь исчезло, и сейчас эльфийка могла как следует рассмотреть ее личико.
– Твой сон оказался ложным, – сказала она Ллиэн. – Она не блондинка…
Ллиэн улыбнулась, осторожно отодвинула головку дочери от груди и посмотрела на ее слегка топорщившиеся тонкие темные волосики. Она напоминала воробья, искупавшегося в луже.
– Она похожа на тебя, – продолжала Блодевез. – Но… она ведь не эльфийка, не так ли?
Ллиэн слегка вздрогнула, но так и не взглянула на подругу.
– Ты можешь мне доверять, ты же знаешь…
– Ее отцом был человек, – наконец прошептала Ллиэн.
– Я его знаю?
От этого вопроса Ллиэн невольно рассмеялась, а потом из ее глаз потоком хлынули слезы – словно прорвалась плотина. Ллиэн чувствовала себя оскверненной, презренной, отвратительной. Этот ребенок, которого она решила сохранить и на которого теперь даже не осмеливалась взглянуть по-настоящему, этот ребенок, которого она произвела на свет в самом сердце эльфийского королевства, рядом с Ллэндоном, который не был его отцом, и далеко от Утера, которого она покинула, – этот ребенок был здесь, но она вовсе не испытывала радости и облегчения, чего так ждала. Блодевез обняла королеву и ее дочь, смотря невидящим взором перед собой и давая Ллиэн выплакаться. Две подруги долго сидели неподвижно, погруженные каждая в свои мысли. Ллиэн думала об Утере, которого она оставила несколько месяцев назад, когда ее живот еще только начал округляться. Где он сейчас? Ей удалось полностью забыть о нем в объятиях Ллэндона, когда эльфы покинули границы равнин и углубились в чащу Элиандского леса, подальше от людей, гномов и войны. Война не доходила сюда, оставаясь лишь далеким эхом смутного гула, который никто не хотел слышать.
Блодевез думала о Ллэндоне и о том времени, что прошло с возвращения королевы – о днях и месяцах его молчания, тогда как все вокруг него радовались предстоящему рождению наследника. Блодевез пыталась вспомнить лицо короля Высоких эльфов, его манеру держаться с королевой, но ни одно из этих воспоминаний не говорило о том, что он догадывался о своем несчастье. Да, конечно, эльфам были неведомы ни ревность, ни стыд, ни даже то, что люди называли любовью. У них редко складывались постоянные пары, и каждый ребенок становился общим. Но этот ребенок даже не был эльфийским…
– Ее отца зовут Утер, – внезапно сказала королева. – Это один из рыцарей, сопровождавших меня в поисках Гаэля. Он… Они не такие, как мы, ты знаешь. Им свойственно это желание, это стремление друг к другу, которое они называют любовью… У них у всех такая потребность.
Ллиэн замолчала, и Блодевез какое-то время не нарушала тишину. Но потом, не удержавшись, все же спросила:
– А ты тоже любила его?
– Мне казалось, что да… Но потом я испугалась. Ты не знаешь, что это такое – быть любимой. Быть супругой одного, забыть о близких, волноваться, когда он уходит… Мы жили в северных лесах, среди варваров.
Ллиэн улыбнулась и протянула подруге руку.
– Помоги мне встать.
Блодевез осторожно взяла ребенка, потом набросила на королеву просторное длинное одеяние цвета листвы. Затем они медленно направились к ручью, где, по обычаю, должна была искупаться мать со своим новорожденным, прежде чем возвратиться к остальным.
– Однажды вечером он вернулся раненым, – снова заговорила Ллиэн. Голос ее слегка прерывался от усилий, которые доставляла ходьба. Потом она коснулась своей щеки, и ее лицо омрачилось. – Лицо его было разодрано от уха до подбородка, в волосах запеклась кровь. В ту ночь я ушла. Я не знаю, почему.
В этот раз Блодевез не пыталась ни расспрашивать, ни понять Ллиэн. Впрочем, она ведь была эльфийка, и ей было неведомо, как любовь может внушать страх.
Они ушли с поляны тем же путем, что и Мирддин, и не произнесли больше ни слова, пока не услышали за шорохом листвы и пением птиц спокойное журчание ручья. Ллиэн сбросила платье одним движением плеч, осторожно взяла ребенка из рук; Блодевез и вошла в воду по пояс. Когда вода коснулась ножек девочки, та захныкала
– Человеческая порода! – смеясь, сказала Блодевез. – Они всегда мерзнут!
Ллиэн улыбнулась, но продолжала идти дальше, пока они с ребенком не оказались полностью в воде. Вода смыла с их тел кровь и слизь. Потом девочка поплыла, инстинктивно двигаясь в узнанной ею привычной текучей среде. Она не была эльфийкой, но сейчас, широко раскрыв свои зеленые глаза, улыбалась, скользя в воде, словно маленькая ундина. Человеческий ребенок не испытывал бы такой радости. Ллиэн нежно погладила дочь по лицу, круглому, словно яблочко, и тонким разлетающимся волоскам – они были каштановыми, как у Утера.
Когда они вышли из воды, девочка, прижавшаяся к груди матери, больше не плакала. Ллиэн положила ее на землю и осторожно вытерла. Она улыбалась, но в ее глазах стояли слезы. Потом она снова набросила широкую тунику, поданную ей Блодевез.
– Как ты ее назовешь? – спросила та.
Имя Моргана снова промелькнуло в голове Ллиэн. «Мирген», «Рожденная морем»… Это имя выдавало бы человеческое происхождение, и Ллиэн тут же отказалась от него.
– Пусть зовется Рианнон, «Королевская», – сказала она. – Чтобы никто не забывал, что она – дочь королевы.
Долину наполнял глухой рокот. Непрерывное бормотание монахов, стоны раненых, и гномов и людей, хохот уцелевших, иногда смех или визг маркитантки, заваленной кем-то из солдат. Лязг оружия, собираемого на поле боя и бросаемого в повозки. И надо всем этим – жужжащие рои мух и раскаленное солнце, давящее, словно свинец,– казалось, земля подрагивает под его тяжестью.
Все это время Пеллегун оставался в седле, молча объезжая поле этой огромной бойни и обливаясь потом под своими доспехами. И в то время как сенешаль во главе конницы расправлялся с жалкими остатками гномовской армии, король ощущал, как его охватывает ужас. Лужи крови, проломленные черепа, множество стрел, вонзившихся в землю, словно иголки в подушечку для рукоделия… Никто не осмеливался сказать ему ни слова с того момента, как он грубо оборвал Горлуа, вернувшегося с донесением из первых рядов победоносного войска, – как простого конюха. У него не было никакой радости по поводу уничтожения гномов – он испытывал лишь тошнотворное отвращение.
