— Что же все это значит… то, что ты сказал?
Возможно, Таншар не совсем еще вернулся в реальный мир: его здоровый глаз смотрел так же бессмысленно, как и тот, что затуманила катаракта.
— Я изрек пророчество? — спросил он робким, срывающимся голосом.
— Да, да, — нетерпеливо сказал Абивард, повторяя слова, как отец. Он передал Таншару слова, которые тот произнес, стараясь воспроизвести их в точности и ничего не упустить.
Прорицатель откинулся было на спинку стула, но передумал — стул угрожающе затрещал под ним. Старик забрал браслет у Абиварда и намотал его на руку повыше локтя. Его кожа напоминала пергамент. Это, похоже, прибавило ему сил. Он медленно проговорил:
— О сын дихгана, я ничего не помню, и говорил с тобой не я. Кто-то — или что-то — воспользовалось мною как орудием. — Несмотря на жару и духоту, он вздрогнул. — Как ты видишь, я далеко не юноша. За все годы, что я занимаюсь разгадыванием того, что ждет впереди, такое случалось со мною лишь дважды.
По спине и рукам Абиварда пробежали мурашки. Он почувствовал себя лицом к лицу с чем-то огромным, непостижимым, превосходящим всякое понимание. Он осторожно спросил:
— А что произошло те два раза?
— Один раз ко мне пришел тощий караванщик, ты тогда только что родился, сказал Таншар. — Тощим он был от голода. Он сказал мне, что я напророчил ему груды серебра и драгоценных камней. Теперь он богат и живет в Машизе.
— А второй?
Абиварду на мгновение показалось, что Таншар не ответит. Лицо предсказателя сделалось отрешенным и очень, очень старым. Потом он проговорил:
— Знаешь, когда-то я и сам был молодым… И была у меня подруга, готовая вот-вот родить мне первенца. Она тоже попросила меня заглянуть в будущее.
Насколько Абивард знал, Таншар всегда жил один.
— Что же ты увидел? — шепотом спросил он.
— Ничего. Я не увидел ничего. — И вновь Абивард усомнился, что старик продолжит рассказ. Но через некоторое время прорицатель произнес:
— Четыре дня спустя она умерла в родах.
— Упокой ее Господь. — Слова эти показались Абиварду пустыми. Он положил ладонь на тощее колено предсказателя:
— Один раз к добру, второй — к худу. А теперь вот я. Что означает твое пророчество?
— О сын дихгана, я не знаю, — ответил Таншар. — Могу лишь сказать, что все это лежит в твоем будущем. Где, когда и что воспоследует, я угадывать не стану и не стану лгать, утверждая, будто могу угадать. Ты сам откроешь для себя смысл пророчеств, либо они откроются перед тобой — это уж как на то будет Господня, воля.
Абивард достал три серебряных аркета и вложил в ладонь прорицателя. Таншар подбросил монеты на ладони, послушал их звон, потом покачал головой и вернул деньги Абиварду:
— Ежели угодно, отдай их Господу, но только не мне. Не я говорил эти слова, пусть даже они и произнесены через меня. Я не могу принять за них твои деньги.
— Пожалуйста, оставь их себе, — сказал Абивард, оглядывая чистый, но пустой домик. — По-моему, тебе они нужнее, чем Господу.
Но Таншар вновь покачал головой, отказываясь принять деньги:
— Говорю тебе, они не для меня. Если бы я предсказал тебе будущее обычным путем, определяя грядущее по движениям браслета Пророков между твоей рукой и моей, я охотно взял бы плату, поскольку честно заработал бы ее. Но за это нет.
Среди прочего Годарс научил Абиварда распознавать, когда человек упорно стоит на своем и когда следует ему уступить.
— Да будет так, как ты сказал. — Абивард швырнул аркеты в окно. — Пусть Господь решит, куда лежит их путь и с кем.
Таншар кивнул:
— Ты правильно сделал. Пусть пророчество, услышанное тобою через меня, пойдет тебе только во благо.
— Да будет так, — повторил Абивард. Поднявшись со стула, он низко поклонился Таншару, словно перед ним был представитель высшей знати. Похоже, это огорчило предсказателя еще больше, чем полученное столь необычным путем пророчество. — Прими хотя бы поклон, во имя Господа, — сказал Абивард, на что старик неохотно согласился.
Абивард вышел из дома прорицателя. Прежде у него была мысль еще немного поторчать на базаре, купить какую-нибудь ненужную мелочь, чтобы поглазеть на молодых женщин, а может, и поболтать с ними. Но сейчас ему стало не до того.
Он всмотрелся вдаль — выжженная земля простиралась до реки Век-Руд. В это время года на ней почти ничего не росло. Означает ли эта земля то поле, которое не есть поле? Самое трудное в пророчествах — суметь их правильно истолковать.
Он повернулся и посмотрел на склон холма, на вершине которого примостилась крепость. Та ли это башня, где утратится и обретется честь? Абиварду крепость казалась не особенно похожей на башню, но кто может знать, как все выглядит в очах Господних?
А море? Означают ли слова Таншара, что в один прекрасный день он увидит море, как ему и мечталось? О каком именно море говорил прорицатель? И чей серебряный щит воссияет над морем?
Сплошные вопросы — и ни одного ответа. Абивард подумал, не лучше ли было получить обычное предсказание. И решил, что нет. Хотя пророчество и непонятно, оно во всяком случае означало, что ему суждено участвовать в великих событиях.
— Не хочу я видеть, как жизнь течет мимо, а я лишь считаю дни, — сказал он.
Несмотря на все отцовское воспитание, он был еще очень молод.
* * *
В последующие дни и недели Абивард завел обыкновение подолгу смотреть со стен на юг и на запад. Он знал, чего ждет. Знал и Годарс, время от времени подшучивавший над новым занятием сына. Но и сам дихган проводил немало времени на углу, где сходились восточная и южная стены.
Заметив приближающегося к крепости всадника, Абивард почувствовал, что не зря подолгу стоял здесь. В правой руке всадник держал нечто необычное. Сначала Абивард разглядел лишь зыбкое движение и только позже понял, что это колышется знамя. А потом увидел, что знамя это — алое.
Он издал торжествующий вопль — все находившиеся в крепости посмотрели в его сторону.
— Боевое знамя! — крикнул он. — Знамя, войны пришло к нам из Машиза!
Абивард не знал, где в этот момент был Годарс, но не прошло и минуты, как отец стоял на стене рядом с ним. Дихган тоже устремил взгляд на юг.
— Воистину это знамя войны, несомненно, — сказал он. — Давай спустимся вниз и встретим гонца как подобает. Пошли.
Всадник, принесший знамя войны, устал до изнеможения и изрядно запылился.
Годарс приветствовал гонца со всеми полагающимися почестями: сначала заставил его выпить вина и поесть медовых пирожных и лишь затем осведомился, какие вести он принес. Этот вопрос был чисто ритуальным — алое знамя, поникшее теперь, когда гонец уже не мчался быстрой рысью, говорило само за себя.
