— Ешь, сынок… — шепотом повторил он
Олененок, продолжая чавкать, улыбнулся человеку окровавленными губами. Снова открыл ненасытную пасть, чтобы впиться в изуродованные руки старика, но внезапно закашлялся, схватился за горло и повалился на белые шкуры. Царапая ногтями шею, он неистово бил ногами и жутко, протяжно хрипел, пытаясь отхаркнуть измазанную в саже плоть старика.
Огонь убивает кэле. Огонь и пепел. Олененок был еще неопытным, совсем маленьким людоедом — и не разгадал замысел старого Пананто. Мальчик в последний раз сильно вздрогнул, попытался втянуть в себя воздух и затих.
Оставляя на белом меху следы крови, льющейся из его искалеченных ладоней, старик завернул сына-людоеда в медвежьи шкуры. Прижимая к себе этот жуткий груз, он вышел из валкарана в поднявшуюся метель. Снег почти засыпал его маленькое жилище, но Пананто не испугался. Он повыше поднял завернутого в покрасневший мех Олененка и закричал:
— Забери его! Забери его, Буря! — просил он. — Забери свой подарок, унеси его туда, где кэле не знают вечного голода. Освободи его!
Сорвав голос, и окончательно обессилев, Пананто положил тело ребенка в снег и уныло побрел назад к своему одинокому жилищу.
…А утром в месте, где снег должен был насыпать поверх оставленного свертка курган, он нашел только свежие следы крошечных детских ног, тянущиеся узкой дорожкой на север.
***
Кочевье шумело, готовясь к встрече весенних праздников. На воду спустили первую байдару, а потом вернулся Опэ, муж Рытлины. Оказалось, что он попал в плен к инуитам и провел на одном из их крошечных островов шесть долгих лет, но потом все-таки сумел выкрасть каяк и сбежал. Он горько плакал, когда узнал, что Рытлина пропала, не дождавшись его возвращения. Но жизнь продолжалась. Вернулась из тундры Айнау с детьми, и у Опэ появилось дело — помогать вдове и ее сыновьям.
Жизнь продолжалась… а старый Пананто слег с лихорадкой и медленно, мучительно умирал. Он лежал в натопленном пологе яранги, куда его перенесла Айнау, и блестящими глазами смотрел на огонь.
— Зачем?.. — беспрерывно шептали его губы.
Его тело обильно потело и горело, сжигаемое изнутри. Соседи удивлялись силе старика, крепко цепляющегося за жизнь, но сам Пананто понимал, что вовсе не сила, а упрямое любопытство не давало ему отойти в иной мир.
«Зачем, зачем, зачем?..»
На третий день болезни к нему заглянула Айнау. Она принесла больному старику миску жирной похлебки, но Пананто отмахивался, не давая себя накормить.
— Все равно умру, — упрямо сказал он. — Чего на меня хорошую стряпню переводить?
Айнау не нашлась что возразить, она знала, что старик прав. За время их расставания Пананто, пусть состарившийся, но здоровый мужчина, превратился в дряхлого калеку. Его волосы побелели и начали выпадать, морщины на его лице углубились, а щеки запали.
— Эх, не надо было тебя бросать, — покачала головой женщина. — Хотя когда мы на кэля в тундре наткнулись, я даже обрадовалась, думала, хоть старик наш уцелеет…
— Кэля? — одними губами спросил Пананто.
— Ох, да ты один и не слышал. А я, глупая, забываю тебе рассказать. Когда мы из кочевья сюда возвращались, увидели — бежит по тундре не то олень, не то какой-то другой зверь. Быстро бежит и все на север. Сыновья тут же за ним погнались, а я с упряжками — следом. И тут зверь этот как повернет в нашу сторону, да еще ветер поднялся! Тут, вижу, из снега и вьюги вырастает огромное лицо, и готовится проглотить моих сыновей. Ох, и испугалась же я…
У нее заметно задрожали руки, которыми она продолжала помешивать варево.
— Да ты слушаешь, Панатно?
Старик вместо ответа молча кивнул.
— Но вдруг кэля как задрожит, рябью подернется! Рот его почернел и начал рассыпаться, словно кто-то туда кинул головешку… А потом и вовсе рассыпался, и остатки снега унес ветер. Вот так повезло нам.
Она замолчала, глядя на огонь. Отгоняя страшные воспоминания, Айнау улыбнулась и весело проговорила:
— А еще я замуж за Опэ выхожу. Мы с ним в молодости хорошо ладили. Он для моих сыновей как отец будет. Ведь своих детей у него никогда не было. А жена пропала… Да ты слушаешь, Пананто?
Айнау посмотрела на него и вздрогнула. Потом облегченно вздохнула и бережно прикрыла навсегда застывшие глаза старика. Она обрадовалась, что ему больше не будет больно.
За пологом яранги шумели дети, спорившие с Опэ, как правильно снаряжать нарты. Жизнь продолжалась.
Чтение летописей — не самое увлекательное занятие. Но когда среди забытых имен находишь собственных предков, отношение к истории тотчас меняется. Так случилось и со мной летом 1898 года. Закончив второй год обучения в университете, я решил посвятить свободное время личным делам. Тогда я ухаживал за девушкой из знатного рода и мне хотелось доказать ее родителям, что я являюсь лучшей партией для их дочери. Для этого я решил составить генеалогическое древо своей семьи, йоркширских Блакстонов.
Перебирая церковные книги и другие документы, я наткнулся на любопытную историю, связанную с одним из моих дальних родичей. Описанные события полностью захватили мое воображение, и я решил изложить эту историю в своем дневнике.
Прежде чем начать повествование я позволю себе сделать небольшое, но необходимое вступление и рассказать о прошлом моей семьи. Как известно, большинство европейских благородных семей возводят свою родословную самое меньшее к Гектору или Агамемнону, признаться, мои родичи также не были лишены подобных предрассудков. Обойдя стороной очевидные мифы, следует сказать, что первые упоминания о йоркширских Блакстонах были сделаны в XII веке.
Моя семья никогда не отличалась набожностью. Задолго до Реформации Блакстоны заслужили славу вольнодумцев. Отчасти благодаря столь сомнительной репутации мой предок Джеффри Блакстон оказался на стороне «круглоголовых» в гражданской войне и позже участвовал в ирландской экспедиции Кромвеля. Когда пришло время победителям делить добычу, Джеффри оказался достаточно предприимчивым, чтобы отхватить солидный кусок ирландской земли. Он догадался выбрать отдаленное и дикое место, поэтому после падения Республики никто не претендовал на его владения и Блакстон не только благополучно попал под амнистию, но и добился, чтобы его вексель на владение землей был подтвержден королевским словом. Так он стал лордом Блакстоном.
Земля, которую получил во владение сир Джеффри, располагалась неподалеку от северного побережья Ирландии, в графстве Донегал. До английской оккупации здесь стоял гордый престол могущественного клана О'Доннелл, второго по силе на всем острове. Когда зашла речь о возведении усадьбы строители заломили несусветную цену за свои услуги, объясняя ее сложностью по транспортировке материалов. Тогда лорд Блакстон принял неслыханное решение — взять камень с холма Гринэн. Этот знаменитый на все графство пологий холм венчали развалины древней крепости. Покинутая и разрушенная, она пребывала в запустении: стены осыпались, поросли мхом и почти наполовину своей высоты вросли в землю. В незапамятные времен эта твердыня была столицей одного из ирландских королевств, но еще раньше первые камни на вершине холма заложили древние обитатели зеленого острова — народ из мифов и песен, Туата Де Даннан.
