…Тоннель снова заворачивал. Сколько он уже прошёл: километр, два, три, больше? Егор глянул на часы. 02.23. Отец вряд ли его хватился. Егор готов жахнуть себя головой о стену, если отец вообще хоть раз прервал свой храп! Мысль показалась мальчику потешной, и он улыбнулся.
Вдалеке забрезжил свет. Это воодушевило. Егор прибавил шагу.
До лампочки оставалось шагов тридцать, когда Егор краем глаза замечает смоляную черноту справа и, шарахнувшись, направляет туда пляшущий луч фонаря. Тонкий сноп света выхватывает каменную кладку проёма. Егор унимает трепет кисти, подходит ближе и светит вглубь. Круто вниз ведут булыжные ступени, покрытые бурым мхом. Вез тени сомнения, но с опаской Егор ступает на лестницу… и чуть удерживается на ногах: мох скользкий. Юный турист подземной столицы, чтоб чем-то себя занять, стал считать ступени… Булыжник шестьдесят седьмой ступени давно просился вниз вслед за булыжниками шестьдесят восьмой, шестьдесят девятой и семидесятой ступеней. Луч фонарика с трудом рассеивал непроницаемый мрак подземного хода, и Егор осторожно шагнул на ненадежный булыжник.
А тот того и ждал.
Мальчик «поплыл» по сырому грунту на коварном камне, как серфингист по воде, цепляясь свободной рукой за глинобитную стену. Его вестибулярный аппарат работал неплохо, и Егор мог бы какое-то время удержаться на булыжнике, если бы не семьдесят первая ступень. Мшистый камень вылетел из-под ног, Егор ударился копчиком, и боль эффектом пружины подтолкнула тело вперёд. Егор «нырнул» в ступенчато-непроглядную пропасть. Фонарик вылетел из рук и, разбившись, потух. Егоркино сознание успело зафиксировать этот факт, прежде чем взять пример с фонарика.
Стол… или что-то связанное с ним отпустило смотрителя, когда часы пробили четыре утра. От долгого и практически неподвижного сидения тело ныло, шею свело судорогой, пальцы едва слушались, ноги затекли, а копчик пылал на обе ягодицы. Перечитывать нет сил. Но, складывая листки в пачку, Виктор Ильич успел заметить помарку в последнем абзаце. На фоне аккуратно выведенных букв и строчек первая буква слова «копчиком» смотрелась неказисто-острой и заваленной налево. Он заставил себя прочитать последний абзац. Копчик, почему именно копчик? Не вывихнутая рука, ни сломанная нога, ни раскроенный череп, а именно копчик? И он бы не обратил внимания, если бы не помарка… Задумавшись, Виктор Ильич потёр ушибленный копчик. Есть ли тут связь? Виктор Ильич закрыл глаза и на ощупь сбил листы в стопку, думать решительно не получалось. Необходимо хоть чуть-чуть поспать и прийти в себя.
…Звонок механического будильника разбил хрупкий сон. Состояние — что спал, что не спал. Один осколок сна, самый последний, засел в чугунной голове смотрителя: серебристый волк, мчащийся по золотым облакам и оседланный Маленьким принцем в искрящемся одеянии. Волшебный сон, длиться бы ему ещё часов пять напролёт, и Виктор Ильич чувствовал бы себя отдохнувшим и бодрым.
Музей продолжал жить своей нафталиновой жизнью, принимая и провожая посетителей. Виктор Ильич некоторое время сидел в комнате пульта видеонаблюдения, тупо пялясь в мониторы и потягивая крепкий кофе, иногда перекидываясь с охранником дежурными фразами. Когда сильно хочется спать, от кофеина толку грош, если сидеть без дела. Виктор Ильич, чтобы быстрее убить время, даже принял группу школьников, заменив заболтавшегося экскурсовода. Потом, до закрытия, прогулялся по городу, усилием воли заставив себя не дойти до «Подлодки». Во время прогулки, размышляя о «древнем» столе и аномалии с «отключкой», Виктор Ильич захотел узнать хоть что-то о нём. В чём его уникальность? Что с ним не так? Он намерился отколупать маленькую щепку от стола и сносить в столярную мастерскую: там спецы могли с точностью определить хотя бы род дерева. Смотритель давно заметил, что «древний» стол не покрыт лаком и необработан морилкой, грунтовкой, воском… или чем там обрабатывают древесину? Стол просто идеально отполирован и засален от долгой службы. Отковырять щепку с внутренней стороны, там, где кощунство не бросится в глаза посетителям, казалось, несложно.
Закрыв музей, и наспех поужинав, смотритель зашёл в кабинет-студию.
Как долго он лежал без сознания, Егор не имел представления: часы «Электроника 77» не показывали даже восьмёрки, как однажды, когда он случайно уронил их на асфальт. Он осторожно, боясь порезаться, провёл пальцем по циферблату, но тот был цел. Егор переключился на себя: тело изнывало от ушибов и ссадин, но вроде не переломано. Он пошарил вокруг себя, ища фонарик. И память быстро подсказала, что тот разбился где-то на лестнице. Глубоко ли он упал? Судя по пульсирующей боли — в бездонную пропасть.
Потом пришло понимание, что смотрит на себя во все глаза… и не видит.
— Мамочка, я ослеп! — Егор стал отчаянно тереть глаза и хлестать себя по лицу, выбивая искры, но мнимые искры не прибавляли света. Сердце паровым молотом долбилось о рёбра, паника незримым жгутом стягивала голову, волосы, как наэлектризованные, шевелились на макушке. Егор вспомнил телепередачу о привидениях, когда медиум на спиритическом сеансе вызывал умерших духов, а потом сказал, что один из них стоит за спиной. Ведущий спросил, как он определил, медиум ответил, что некоторые волосы на макушке тянутся в ту сторону. У медиума — некоторые, у Егора — весь чуб тянулся в разные стороны! Он в ужасе вскочил на ноги, забыв о боли в теле, оглядываясь и ничего не видя. Воображение рисовало монстров из «Чужих», орков из «Властелина Колец» и нежить из «Обители зла». Они злы и голодны, и они выжидают, упиваясь страхом ребёнка, чтобы потом дружно растерзать. Обложенный со всех сторон, Егор бросился наутек от когтистых лап и зубастых пастей. Плечами то и дело ударялся о стены узкого лаза, руки чувствовали холод камня, в ногти забивалась склизкая плесень и почва, нависшая многотонная порода давила на психику, грозя раздавить и похоронить незадачливого молодого туриста. Подземелье не терпит малодушия. Но что взять с несмышлёныша?
— СТОЙ, — услышал Егор сиплый голос, и словно врос в землю. Сильное головокружение заставило прислониться к холодной стене. Мальчик прислушался. Если не учитывать собственное «паровозное» дыхание и «стук колес» сердца, тишина стояла оглушительная. Такой эталонной тишины Егор не добивался, даже когда затыкал уши пальцами, чтобы сосредоточиться в классе во время сочинения: чьё-нибудь хихиканье или громкое слово соседа непременно прорывалось в уши.
