– Вот незадача, даже кость тут не зароешь, – сказал Шустрик. – Я уже пытался. Бесполезно, слишком твердо. А башка у меня все трещит и трещит. Ничего удивительного – у меня в ухе шумит сад. Ясно слышен шелест листвы.
– Только не могу я снова в воду, – сокрушенно сказал Раф. – С ней не подерешься. – Он принялся расхаживать вдоль сетки. – Пахнет железом…
– Всегда остается какая-то лазейка, – пробормотал Шустрик. – Однажды у них убежало целое небо облаков. Утром их было полным-полно, а к полудню – как не бывало. Сдуло их, словно овечьи крылышки.
– Погляди-ка, вон тут понизу сетка отходит, – вдруг сказал Раф. – Если ты подсунешь нос, она приподнимется с твоей стороны.
Шустрик подошел поближе и встал напротив соседа. И правда – дюймов двадцать сетки выбилось из-под железного стержня, который прижимал ее к полу.
– Наверное, это моя работа, – сказал он. – Еще бы – так гоняться за кошкой! Нет, не то. Кошка была, а потом ее взяли и выключили. – Несколько мгновений он постоял подле сетки, затем поднял голову и хитро посмотрел на соседа. – Раф, давай-ка оставим эту сетку в покое, покуда табачный человек не сделает обход. А то увидит меня на твоей стороне, вернет обратно, и всему конец. Подождем немного, дружище.
– Послушай, Шустрик, а где сейчас табачный человек? Где-нибудь снаружи?
– В башке бурлит, как в овраге после ливня, – пробормотал Шустрик. – Я падаю, падаю… Голова моя падает, а я следом за ней… Чуешь запах листопада? Собирается дождь. Ты помнишь дождь?
Едва в крашеной зеленой двери, находившейся примерно в середине блока, звякнула щеколда, Раф вернулся к своей конуре, лег и замер как мертвый. Впрочем, другие собаки реагировали далеко не так равнодушно. Весь блок заполнился шорохами и воем, беспокойным визгом и скрежетом когтей по железной сетке. Шустрик несколько раз подскочил на месте и подбежал к дверце своей клетки, язык его вывалился наружу, из пасти в прохладном вечернем воздухе валил пар.
Эта зеленая дверь открывалась внутрь и имела обыкновение застревать в косяке. За могучим толчком снаружи, после которого подался лишь самый верх двери, послышался стук жестяного ведра, которое поставили на пол. Дверь с грохотом распахнулась, и в то же мгновение в нос каждой собаке ударил запах вечернего ветра, который не могла заглушить едкая вонь от горевшего мусора. В дверях показался табачный человек собственной персоной, с трубкой в зубах, с двумя ведрами в руках. От него так и разило табаком, от матерчатой кепки до резиновых сапог, словно смолой от сосны. Тявканье усилилось, взвизги, шум, возня и всеобщее взволнованное напряжение, повисшее в собачьем блоке, являли собой прямую противоположность молчаливой невозмутимости, с которой табачный человек внес два ведра, поставил их на пол, затем вышел из блока и принес еще два ведра, а потом и еще два. Покончив с этим, он затворил дверь, затем, стоя в окружении шести ведер, достал спички, чиркнул, прикрыл трубку ладонями и неторопливо, со знанием дела разжег ее, не обращая ни малейшего внимания на окружающий его шум и гам.
– Ничего у этой старой трубки не выйдет, не выйдет, – пробормотал Шустрик себе под нос, задрал передние лапы на сетку и, склонив голову вправо, наблюдал, как табачный человек взял стоявший в углу пятигаллонный бачок для воды и не спеша, тяжело топая резиновыми сапогами, понес его к водопроводному крану, пустил воду и стоял рядом, ожидая, покуда бачок наполнится.
Некогда старик Тайсон служил матросом, потом пас овец, а потом еще несколько лет работал дорожным рабочим. Условия службы в ЖОПе прельстили его тем, что тут, по его словам, работа под крышей, да и ходить – это тебе не ползать. И то сказать, в Центре к нему относились вполне уважительно, и даже ценили, причем не только старший персонал, но и директор. И хотя Тайсон был человек довольно угрюмый, он твердо знал свое место и на него можно было положиться, да и к обязанностям своим он относился честно и добросовестно.
А кроме того, как и все прочие жители Озерного Края, Тайсон не особенно вдавался в сантименты по поводу находившихся в Центре животных. К тому же, будучи уже в годах, Тайсон вел спокойную, размеренную жизнь, на здоровье не жаловался и не просил отгулов по семейным обстоятельствам: все семейные проблемы так или иначе давным-давно были (или не были) решены. В собаках он знал толк и относился к ним, как к материалу, с которым работает Центр и который используют на местных фермах, то есть как к элементу технического оборудования, которое следовало использовать по назначению и содержать в надлежащем порядке. Собаки же, принадлежащие туристам и разного рода «отдыхающим», раздражали Тайсона, поскольку были совершенно бесполезны и не служили какой-либо практической цели, а кроме того, могли сбежать от хозяев и представляли собой потенциальную угрозу для местных овец.
Несмотря на свою, с точки зрения собак, умопомрачительную медлительность, нынче вечером Тайсон на самом деле очень спешил поскорее управиться с делами, потому как была пятница и он получил недельное жалованье, а кроме того, в конистонской «Короне» у него была назначена встреча с приятелем из Торвера, который намекнул, что может по случаю устроить ему подержанный холодильник в приличном состоянии и по очень сходной цене. Потому-то Тайсон и спешил, как только мог, но тем не менее все равно напоминал черепаху, перед которой положили любимое лакомство – листик салата. Впрочем, пример этот не очень-то хорош, поскольку в поведении Тайсона, покуда он делал свое дело, не было ничего глупого или нелепого. Да и черепахи – создания вполне достойные, в своем роде даже замечательные и, в любом случае, куда более надежные, чем, скажем… ну, например, безумные принцы, которые вечно рассуждают о том, что, упуская страсть и время, не вершат отцовскую волю.
Между тем Тайсон обходил клетки, по очереди входил в каждую, сливал в сточный желоб старую воду из мисок и наливал свежую. Потом он вылил остатки воды из бачка, отнес его на место в угол и вернулся к своим ведрам. В четырех ведрах темнело кровавое месиво рубленой конины и требухи. Каждой собаке Тайсон отмеривал соответствующую ее размерам порцию – это касалось тех, кто получал «нормальный рацион». По мере того как Тайсон продвигался с ведрами по блоку, шум и возня постепенно утихали. Когда с четырьмя ведрами было покончено, Тайсон принялся распределять содержимое оставшихся двух ведер. В них лежали бумажные пакеты, причем каждый пакет был помечен номером той собаки, которой предназначался, в зависимости от эксперимента, где ее использовали. Тайсон извлек из кармана футляр с очками, раскрыл его, достал очки, проверил стекла на свет, подышал на них, протер об рукав, снова посмотрел на свет, затем нацепил на нос, вывалил пакеты на цементный пол и разложил в два ряда. Затем он взял один пакет, поднял его к глазам и поднес поближе к лампочке. Ему требовалось разглядеть лишь номер, а предписания ему были ни к чему, поскольку он знал этих собак ничуть не хуже, чем заядлый охотник знает свою свору гончих.
