Марион, как всегда, была на высоте. Проходя между стоящими в гостиной группами приглашенных, здороваясь, улыбаясь, раздавая комплименты барышням и их матерям, изо всех сил стараясь не повторяться в выражениях изысканной лести, он с первого взгляда отличал наряды, выполненные в ее мастерской. Присмотревшись внимательнее, можно было даже определить границы, на которых обрывался изначальный замысел, уступая вкусам и требованиям заказчицы. Где-то было слишком много бисера и стекляруса, где-то дороговизну ткани предпочли сочетаемости цвета и фактуры, где-то появились ломающие силуэт рюшечки и воланы, кое-куда даже вторглось как знак местного патриотизма синее оберауское кружево. Он с тоской вспоминал венские театры и гостиные, в которых ему приходилось бывать. Столичным портнихам если и приходилось искать компромисс, то лишь между модой и здравым смыслом, здесь же швеям предстояло противостоять амбициозному дурновкусию.
Неожиданно его внимание привлекли два наряда совсем еще молоденьких девушек. Рыженькая хохотушка была в платье из серого шелка мышиного цвета, где на отделку вместо вышивки пошли полосатые перья сойки. Другая, томная высокая брюнетка в простом белом платье, подчеркивавшем ее удлиненную талию и тонкие руки, была закутана в своеобразную накидку из газа, украшенную цветами нарцисса. Обе девушки, несмотря на свою несхожесть, оказались сестрами, и обе они под стать своему одеянию, были лесными жительницами. Для дочерей егермейстера живые цветы и перья, действительно, были лучшим украшением, нежели те фальшивые драгоценности, которые они смогли бы выпросить у своих более обеспеченных подруг. Но его поразило то, как эти наряды на них сидели, как подчеркивали они характер каждой из них и как эти в общем-то незатейливые одеяния делали каждую из девушек желанной и притягательной.
Он был не единственным, кто это заметил. Девушки стояли в гораздо более плотном кольце людей, чем можно было ожидать согласно их положению. Егермейстерша, славившаяся своими манерами, громко рассказывала о французском портном, к которому они специально ездили в Вадуц, и в опровержение своих слов покачивала великолепной шляпой, украшенной свежайшими розами и явно сделанной теми же руками не далее как сегодня утром.
Первый танец он, как и решил с самого начала, танцевал с Евой Равеншатц, вынужденной теперь тщательно скрывать свою неприязнь за холодной вежливостью. Он так и не понял, кому больше насолил этой выходкой — благовоспитанным обераусцам или недавно окатоличенному семейству банкира. Второй была Рита фон Тильзен, которая не знала как себя вести, поскольку, с одной стороны, ее предпочли всем остальным, с другой, она не готова была терпеть в соперницах эту длинноносую выскочку. Эмма Хольц была настолько вне себя от счастья оказаться третьей, что постоянно путала движения и фигуры танца. Затем последовали Адель цу Варенбург, Стефания Фабер, барышня фон Винердорф, незаконнорожденная дочь фабриканта Штирдорфера, младшая дочь егермейстера, племянница архитектора, сестра горного инженера… Главное, не общаться ни с одной из них дольше того времени, что длится танец, а в перерывах уделять каждой не более нескольких минут. И постоянно следить за их очередностью, чтобы никто не понял, к какой партии — дельцов или аристократов — склоняется его расположение. Переживем этот вечер, а там глядишь, можно будет снова начать тянуть время.
Когда он осознал, что уже в шестой раз говорит новой девушке о том, какие у нее красивые глаза, он решил дать себе передышку. Тем более что перед его внутренним взором опять замаячило видение свиных рулек в конфетных обертках, и он счел это достаточным поводом заявить матери, будто у него кружится голова. Он извинился перед очередной барышней и даже не стал обратно пристегивать к поясу саблю, давая понять, что покидает залу ненадолго и скоро вернется. Это, впрочем, в его намерения не входило: не долго думая, он направился в ту часть здания, где его не скоро бы стали искать — в противоположную центральным гостиным анфиладу, еще не тронутую инициированной "кредиторами" губительной реставрацией. И вот за поворотом, у самого выхода в старый парк, когда его ноздрей уже коснулись легкие ароматы весеннего вечера, его глазам вдруг открылось нечто, отчего ему и в самом деле стало не по себе…
* * *
Все вышло как-то само собой. Вроде бы она уже решила, что никуда не поедет. Материала для нового платья не было с самого начала. Представить себя во дворце в том, в чем она ходила в церковь, она не могла. Да и времени, чтобы снарядить всех остальных, едва хватило. Только на то, чтобы привести в порядок старый отцовский мундир у нее ушло едва ли не больше сил, чем на гретину накидку. В итоге, впрочем, все остались довольны. Лизхен все никак не могла нарадоваться на новый наряд, и перед тем, как усесться в карету, долго носилась по комнатам, хлопая в ладоши и крича во весь голос: "Принц увидит меня в этом платье и сразу влюбится!" Грета долго смотрелась в зеркало, так и так выгибая свою длинную белую шею, после чего поджав губы все же сказала: "Спасибо тебе", — что она, скажем прямо, говорила не часто. Матушка отпустила несколько скептических замечаний по поводу цвета (хотя ткань для своего наряда она выбирала сама), а об одеяниях дочерей и вовсе ничего не сказала, что, зная ее характер, можно было счесть за высокую похвалу.
И вот она проводила до кареты отца, матушку и сестер, помогла им сесть, расправив складки накидок и платьев. Еще раз убедилась, что места ей все равно бы не хватило. И вот карета, украшенная облупившимся гербом Апфельштайнов — белая роза в зелени над одинокой скалой, — уехала в направлении замка Апфельштайн. Уехала, унося к нему тех, кто не имел к этому древнему роду никакого отношения, а она, единственная жительница Оберау, в чьих жилах течет кровь старинного графского семейства, стоит тут, и никуда не едет. Нет, это черт знает, что такое… так не пойдет! Надо пойти на этот бал, во чтобы то ни стало. Пусть они там все подавятся от презрения к ее персоне, но она имеет на это право. Ее тоже пригласили!.. И она пошла собираться.
Конечно, она и сама прекрасно понимала абсурдность ситуации. Но поддаться внезапно охватившей ее решимости было легче, чем внять голосу разума. В конце концов, у нее есть мамина шелковая нижняя рубашка с вышивкой. И мамины туфли. И они ей как раз пору, она только сегодня утром их в очередной раз примеряла. И шелковые чулки. И даже кружевные перчатки, чтобы скрыть отсутствие маникюра — немного заштопанные, но не страшно. И между прочим, все белого цвета и вполне подходит друг к другу. А волосы можно уложить вот так, а сверху повязать маминым газовым шарфиком, чтобы он развивался как лента, и при случае им можно будет пользоваться как вуалью. Да, все идеально смотрится! Вот только платья нет. Но в конце-то концов, ей же не обязательно идти прямо во дворец. Она может, как когда-то раньше, просто постоять под окнами со стороны заброшенного парка, может быть, даже опять заберется на ту старую липу, если ее еще не спилили. А потанцевать можно и одной. Главное ведь — ощущение сказки!
