Улыбнувшись, Хранитель вгляделся в лицо спавшей девочки, на котором светилось счастье.
– Какая она необыкновенная, славная…- прошептал он. – Мне бы очень хотелось, – он коснулся головы внука, – чтобы, повзрослев, ты нашел такую же светлую и чистую душу, не просто верящую в чудо, но живущую им.
– Подари, – малыш тронул камень. – Пусть она помнит… – он казался не по летам взрослым, задумчивым и немного грустным.
– Да, – Хранитель расстегнул цепочку. – Я не пророк, мне не дано заглядывать в будущее, но я знаю – ее ждет что-то удивительное, по-настоящему магическое.
Может быть, камень поможет ей разгадать это, прочувствовать и не пройти мимо.
Потом он взмахнул рукой, и в тот же миг Мати оказалась в своей повозке. Одеяло, приподнявшись, словно от прикосновения ветра, укрыло ее, делая сон более глубоким и крепким.
Проснувшись утром, она все еще чувствовала в груди то счастье, ту радость, что принес сон.
– Спасибо! – неслышно, одними губами прошептала она. – Это действительно была настоящая сказка, которую может рассказать лишь маг. Спасибо, – тут ее рука, скользнула вниз, коснулась висевшей у нее на шее цепочки с талисманом. И счастье, вобрав в себя множество оттенков, соединившись с пониманием, любовью, вспыхнуло у нее в глазах, когда, вглядевшись в туманный, мутный камень, она увидела мерцавшее очертание лица старика…его глаза…мудрые и немного печальные.
– Гостья, – говорили они. – Прощаясь навеки, я хочу пожелать тебе стать частью чуда. И всегда помни: на земле есть город, где всегда тебе рады, где тебя будут ждать и встретят как родную.
– Спасибо, дедушка, – прошептала девочка, когда лик исчез. – Я вас никогда не забуду,- последний раз взглянув на камень, она спрятала его под одеждой, подальше от чужих глаз. Сердце ее радостно билось, когда она думала о том, что теперь у нее есть настоящая тайна, которую она будет свято хранить всю жизнь.
Едва она вылезла из повозки, к ней подошел отец:
– Ты не заболела? – озабоченно глядя на дочку, спросил он.
– Не-а. А что?
– Это была последняя ночь каравана в городе. Мне показалось странным, что ты так рано ушла спать.
– Со мной все в порядке, па. Я просто…думала…
– О чем, если не секрет?
– Почему горожане так непохожи на нас? Наши души создали разные боги?
– Нет. Почти все караванщики родились в городе.
– И ты? – она подозрительно взглянула на отца. Ей совсем не нравилась эта мысль, она слишком привыкла считать, что караванщики и горожане – два совершенно разных народа.
Атен приобнял ее за плечи:
– Дочка, – осторожно начал он. – Ты ведь знаешь, я говорил тебе, что я родился в городе…
– Да, да, конечно, но однажды ты понял, что сужден для дороги.
– Я был довольно богат, смог снарядить свой караван, и отправился в путь… Со мной пошли мои друзья…
– Значит, ты родился караванщиком душой, разве нет? – упрямо продолжала она настаивать на своем.
– Да, – вынужден был признать отец. – Ты права, – он погрустнел. И Мати, заметив печаль в его глазах, поспешила прошептать:
– Прости, папочка, – она прижалась к его груди.- Я не хотела тебя огорчить. Так получилось.
– Все в порядке, дорогая. Ну, хватит об этом. Давай-ка лучше собираться в путь.
– Хо-ро-шо! – пропела девочка. Улыбнувшись, она чмокнула отца в щеку и побежала к женщинам – помогать.
Атен глядел ей вслед, качая головой: "Как же быстро летит время! Еще немного, и Мати станет совсем взрослой… А ведь, кажется, совсем недавно я впервые увидел ее мать", – глаза караванщика наполнились болью, которая холодным крылом ветра коснулась души. И, махнув рукой, словно отгоняя от себя тяжелые воспоминания, он вернулся к делам, чтобы, за ними, забыть о невосполнимой потере.
– Ты сказал ей? – спросил наблюдавший за ним со стороны помощник левой руки Евсей, который, будучи родным братом Атена, во многом на него походил – такой же высокий, крепкий, ладно сложенный бородач, разве что немного моложе – на лбу и вокруг глаз ни одной морщины, в глазах – оставшиеся от детства непоседливые огоньки любопытства.
Хозяин каравана, бросив на него недовольный взгляд, поморщился:
– Кое-что, – буркнул он.
– Правду? – продолжал настаивать тот.
– Ну что ты пристал ко мне! – вскипел караванщик.
– Я спрашиваю лишь потому, – на лице Евсея не дрогнул ни один мускул, голос звучал ровно, – что должен знать, стоит ли и дальше скрывать от нее правду, боясь, как бы кто случайно не проболтался.
Втянув в себя побольше воздуха, тот на мгновение замер, успокаиваясь, и лишь окончательно овладев своими чувствами, ответил:
– Я сказал ей только часть. Не мог же я объяснить дочери, что мы – изгнанники!
– Покидая дом, мы приняли решение никогда не забывать о нем, чтобы не порвались душевные нити, связывающие нас с прошлым. Мы решили, что наши дети должны знать все, – напомнил тот, в ком Атен за время дороги привык видеть скорее помощника, чем единокровного брата.
– Ты же видишь: Мати непохожа на других, она не сможет принять правду!
– Допустим, нам удастся оградить ее от нашего прошлого, позволить и дальше жить в мире надежд и фантазий. Но, Атен, придет время, и мы вернемся к стенам родного города. Не лучше ли ей будет услышать все от друзей, прежде чем об этом заговорят враги?
– Нет! – его лицо побледнело. – Мы никогда не вернемся туда!
– Минуло много времени…
– Какое это имеет значение! Подобное забыть нельзя! Кому, как не тебе, это знать! – бросив резкие слова в лицо брату, он замолчал на мгновение, словно переводя дыхание, а потом, опустив голову, тихо произнес: – Хватит. Ни к чему продолжать этот разговор. Кто знает, что нас ждет впереди. И вообще, к чему думать о прошлом и будущем, когда есть одно настоящее?
К полудню все закупленные припасы были проверены, пересчитаны, упакованы и распределены по повозкам. Перепроверив по несколько раз оси колес и снятые при въезде в город полозья, осмотрев животных и убедившись, что с ними все в порядке, караванщики вновь отправились в путь.
Шагая возле повозок, люди прощались с городом, с его теплом, множеством цветов и запахов. Впереди их ждали снежная пустыня да завывание ветров. В глазах многих была печаль: всегда трудно расставаться, уходить. Но такова судьба. И караванщики смирились с ней, ибо так легче жить. Скоро, очень скоро казавшийся в свой первый миг бесконечно долгим день прощания останется позади. Все забудется, лишь только краски растворятся в бескрайней и такой живой снежной белизне.
За чертой, которая отделяла край, согретый магией Хранителя, от белых владений повелительницы снегов, их ждал мрачный, обиженный на весь свет ветер. Его ярость то усиливалась, то утихала, засыпая под тяжелыми сугробами. Но сам он упрямо брел рядом с караваном день за днем, неделю за неделей, не отставая ни на шаг, привязавшись к странникам, словно бездомная собака. Пока еще его дыхание не было ледяным, а мысли не заполняла собой смерть, но люди не тешили себя наивными надеждами. Они знали: однажды ветру надоест дорога, он взметнется диким зверем, неудержимым вихрем закружится в ужасном танце, обращая в лед все, чего коснется его мертвящее дыханье.
