Так и вижу: качаю я дитя, а у него, скажем, крылышки со спины растут. Или хвостик. Принц с хвостом. Очаровательно.
— Ладно, — говорю, — убедили. Что насчет третьего? Вернее, второго?
Маг многозначительно нахмурился.
— Вот что я тебе скажу, девочка. Мне и самому это все не нравится. Предвижу я для Эрика большие испытания. Вижу горе и разочарование. Вижу прибавление в семействе. И даже врага его тайного вижу. Но тебе ничего не скажу.
— Почему?!
— А потому что все равно вы мне сейчас не поверите. Все только хуже будет. И Эрик не спасется, и мне куча неприятностей. Так что разбирайтесь сами. Сил у вас двоих на это хватит.
Смотрю в окно — стемнело. Новых сведений получила как-то совсем мало. С чем пришла, с тем и уйду. Вот только с крысой познакомилась.
— Ладно, — вздыхаю, — спасибо. А четвертый вопрос можно?
— Давай.
— А как Вы сами во входную дверь протискиваетесь?
— Ладно, — отвечает, — открою тебе страшную тайну. Пошли.
Мы, рискуя жизнью, спустились по лестнице вниз. Причем я, дрожа и спотыкаясь, тащилась сзади, а маг прыгал впереди меня молоденьким козликом. Когда до выхода оставался один лишь лестничный пролет, маг остановился, подождал меня и три раза постучал в стену. Она с легким шуршанием разделилась на две половины.
— Пройдешь немного вперед, окажешься недалеко от покоев принца Януария, ну а дальше сама разберешься. Я там, внизу, и не хожу уже давно. Колючки достали.
Гляжу — темно. Смотрю на мага вопросительно.
— Подожди, — проговаривает он торопливо, — сейчас.
И уносится по лестнице наверх. Бодрый старикашка, однако. Минут через пять появляется с полуметровым карандашом в руке.
— На, — говорит, — рисуешь на стене закорючку, она светится некоторое время. Никакого волшебства, одна химическая реакция.
— Спасибо, — отвечаю, — а Вы?
— Да ну! — фыркает колдун, — что я, себе еще не сделаю?
Осталось только вступить в темный провал. Двери за мной закрылись, я торопливо нащупала ладонью стену, черкнула по ней карандашом. И в самом деле, свет. Неяркий, правда, зеленоватый, но вполне достаточный. И коридор уже не такой страшный. Чистенький и даже я сказала бы, обжитой какой-то. Наверное, часто используется. Иду-иду, впереди тупик. Я по стеночке три раза постучала, она и разъехалась. Выхожу, смотрю — вещи какие-то стопочками сложены, метлы у стенки стоят, ведра. Ну, ясное дело, чулан. А вот она и желанная свобода! Прохожу в коридор, тщательно притворив за собой дверь. Хорошо, рядом никого нет, а трудно было бы объяснить, что это я делаю в этом крыле в это время, да еще и в чулане. Явно, диверсию какую-нибудь готовлю. Никак иначе. И только об этом подумала, как слышу — шаги, голоса женские. Ну, от чуланчика-то я уже удалилась, других помещений в этой части замка не знаю. Остается одно — будем с честью выдерживать грядущие испытания. А потому задираю нос кверху, поправляю плащ, чтобы дыры меньше в глаза бросались, и гордо шествую вперед навстречу невидимой пока опасности. Коридор в одном месте делает резкий поворот и вон она я нос к носу с обожаемой мною Люцией и ее дамами в количестве четырех штук. Наверное, минуту мы молчали. Я — переживая очередной удар судьбы, она — очевидно, обдумывая какую-то гадость в мой адрес.
Я опомнилась первой.
— О! — говорю, — привет!
Люция всплеснула ручками.
— Ах! — закричала она, — кого мы видим! Неужели это госпожа София Семпольская собственной персоной! Девушки, скорее, поприветствуем ее!
И все пятеро, из которых трое, кстати, период девичества успели не только пройти, но и как минимум лет двадцать назад забыть, склоняются передо мною в глубочайшем реверансе. Я так даже не умею, а потому продолжаю стоять, как столб придорожный, размышляя над своею несчастной жизнью.
— Разрешите пройти! — очень вежливо прошу я, потому что отчетливо понимаю — пробиться сквозь преградившие мне дорогу тела можно только с ощутимыми потерями для обеих сторон.
— Ну неужели, — восклицает Люция, — Вы не можете уделить нам хотя бы пару минут Вашего драгоценного времени?! Поделитесь, где Вы раздобыли такого чудесного портного? Эти прорехи в плаще так Вам идут! Как будто Вы всю жизнь именно так и ходили!
Гляжу на нее, молчу и думаю: в глаз дать ей, что ли? Так ведь нельзя, на всю округу шум будет. Противная наглая посудомойка избила бедненькую чудненькую беремененькую Люцию, императорскую дочку, между прочем, не то что там некоторые. Сволочь такая. И даже Эрик мой порыв не сможет оценить.
— Ну что же Вы молчите, драгоценная Вы наша! Или мы Вас отвлекаем? Вы, наверное, обдумываете исключительно дела государственной важности? Непременно, что-то о посуде. Вы ведь, милочка, на кухню торопитесь? Что же, мы не смеем Вас задерживать. Девушки, пропустите ее.
Дамочки расступились и я, злая, красная, сжимая кулаки и бормоча под нос ругательства, медленно пошла вперед. Так, — говорила я себе, — Соня, тихо. Они того не стоят. Спокойнее.
Мне хватило силы удалиться. В спину мерзко хихикало пять отвратительных баб.
Глава 5.
Был день Святого Эрика. Святой Эрик — наш любимый святой, местного, так сказать производства.
Покровитель государства, между прочем. Эрика, который Святой, все у нас любят и почитают. Хотя сыновей, если, конечно, они не королевского роду, Эриками предпочитают не называть. Примета плохая. Либо сопьется, либо с ума сойдет. Вот только на принцев это не действует. Вроде бы.
Так вот, чтоб объяснить, отчего это все происходит, расскажу здесь выдержку из жития этого бедного святого, в народной, так сказать, обработке.
Был Эрик наш сирым и убогим. Маленький бедный юродивый, прописанный при храме Карициуса Ярого. Был этот Эрик личностью застенчивой и незлобивой. Немым, как тогда всем казалось. Во всяком случае, до определенного момента членораздельных слов он точно не произносил. В профессиональные нищие не записывался, т. е. сутками напролет на паперти не сидел. Прогуливался себе от храма до рынка и обратно, иногда по набережной прошвырнется. А так постоянно у всех на виду. Ну и подкармливали его, кто как мог, иногда одежонку старую, ношеную, которая на выброс, отдавали. Тем и жил.
И вот представьте теперь ситуацию Я ее прямо как будто сейчас происходит вижу. Идет от рынка девица. Она еще молода, хотя по внешнему виду и не скажешь. Одета опрятно, но очень бедно, в изношенное платье коричневого цвета. Противного такого цвета, сами знаете, как что. На ногах подвязанные веревкой башмаки. Лицо не лишено привлекательности, однако сильно обветрено, да и руки красные, потрескавшиеся. В общем, не красотка. И несет эта девица в своих больных руках яблоко. Огромное, красное, блестящее. Смотрит на него вожделенно и думает, наверное, что вот придет домой и скушает его там. В одиночестве. Небось, дневной заработок за яблоко это отдала.
