Ознакомительная версия.
– Беги, деда!
Хельги поймал его в воздухе, в прыжке. Взял за шиворот и легко поднял в вытянутой руке. Внучок извивался, пытался укусить его, оцарапать. Хельги уворачивался, двигая запястьем.
Дед ринулся было на помощь, но его остановили, оттащили назад.
Хельги не торопясь отвёл руку в сторону – мальчишка повис над водой.
– Ну что, дед? – спросил викинг насмешливо. – Смотри, надоест мне его держать…
Дед глянул вниз, на длинные лопасти вёсел, сбивавшие прозрачную воду в сущий кипяток. И ссутулился, обмяк.
– Мала оставь! – сказал он хрипло. – Чего надобно тебе, говори! Чего хочешь?
Хельги перенёс внучка обратно через борт и с рук на руки швырнул своим молодцам.
– Мальчишку в мешок… А ты, старик, садись в свою лодку и быстро плыви к Торлейву конунгу в Стейннборг. Скажи ему, что гости пожаловали. Пусть едет встречать! А внук твой до тех пор у нас побудет. Чтобы ты, старый, дороги не позабыл.
Хирдманны со смехом впихнули отбивавшегося внучка в кожаный мешок. И завязали ремешок возле его шеи, так, чтобы не смог ни вылезти, ни удавиться. Подняли несколько палубных планок и спустили мешок вниз – в темноту, к узлам и бочонкам, на смолёные доски, за которыми звенела невидимая вода. И поставили планки на место.
– Деда! – донеслось из-под палубы. Лицо старика мучительно передёрнулось, но его потащили к борту, к лодке, что плясала там, схваченная баграми. Хельги велел убрать вёсла, потому что в них больше не было нужды, и лодочку оттолкнули прочь.
Какое-то время дед сидел в ней неподвижно, бессильно свесив руки… И точно ждал, чтобы наваждение рассеялось. Но драккар не исчезал. И вода не расступалась под ним, наказывая за злодейство. Легко и хищно скользил он вперёд, как ястреб, уносящий в когтях цыпленка.
Потом с корабля увидели, как старик подхватил свой гребок и что было силы погнал судёнышко к берегу. Долбленка стремглав влетела в камыши и пропала из глаз…
Вечером три лодьи собрались у облюбованного Олавом островка. Полая вода только-только покинула его, обнажив пушистую траву и густые цепкие кусты. Быстрый спад реки оставил в этих кустах, прямо посередине островка, какой-то плоскодонный корабль. Корабль выглядел широким и неуклюжим, и не было никакой возможности стащить его в воду. Мореходы внимательно осмотрели брошенную лодью, потом принесли топоры и принялись разделывать её на дрова.
Хельги прибыл к острову последним. Хирдманны поставили корабль на якоря и пошли на берег, к светившим в сумерках кострам. Над берегом радостно звенели голодные комары. Воины отмахивались от них, ныряя в дым костров. Жёны и матери расспрашивали их, как прошёл день на корабле.
Поэтому братья узнали о случившемся ещё раньше, чем сам Хельги подошёл к их огню. Халльгрим сразу же спросил его:
– Зачем ты это сделал?
Хельги невозмутимо пожал плечами:
– Я ничего им не сделал, ни одному, ни другому. Зато теперь можно будет узнать, таков ли этот Торлейв конунг, как о нём говорят.
Халльгрим сказал ему:
– И если он таков, то очень скоро он будет здесь, и с красным щитом. Мы для этого уходили из дому?
Старый Можжевельник молча шевелил палочкой угли. Всё, что он думал, он уже высказал Халльгриму наедине. Хёвдинг между тем продолжал:
– Ты считаешь за доблесть подразнить сильного, а разговаривать с ним буду я! Ведь это я иду первым, не ты. Может, ты поэтому и не думаешь ни о чём прежде, чем делать?
У Хельги выступили на скулах красные пятна, тонкие ноздри бешено вздрогнули:
– Если ты испугался, я могу пойти первым вместо тебя!
Халльгрим тяжело помолчал, обдумывая ответ. Потом сказал:
– В храбрости мне, конечно, до тебя далеко. Я, кажется, никогда ещё не гонялся на боевом корабле за стариками на лодках!
Хельги открыл рот, побагровев уже весь, но тут Халльгрим поднялся на ноги и гаркнул в полную силу:
– Умей помолчать, Хельги Виглафссон! Иди и принеси сюда этого мальчишку!
Хельги повернулся и молча ушёл в темноту. Бёдвар и Бьёрн принесли в мешке внучка. Ни кусаться, ни царапаться он более не пытался, но серо-зелёные, рысьи, глаза глядели по-прежнему зло. Воины положили мешок на траву возле огня и отошли. Хельги с ними не вернулся.
– Пускай позовут Ас-стейнн-ки, – сказал Халльгрим. Но она уже стояла по другую сторону костра, и её щеки были не румяней белёной рубахи. Сын Ворона хотел ей что-то сказать – она не глядя шагнула мимо него, к мешку:
– Мал!
Мальчишка уставился на неё, явно не узнавая, однако потом отшатнулся и в ужасе завопил:
– Щур! Щур! Пропади!
Было видно, что такого страха он не испытывал даже под палубой, когда звал на помощь деда. Звениславка бросилась к нему, дрожащими руками принялась распутывать узел:
– Да живая я, живая, не бойся…
– Я могу отпустить его, – сказал ей Халльгрим. – Завтра я велю высадить его на берег, а пока пусть твой раб поможет мне его расспросить.
Звениславка повернулась к нему и крикнула сквозь слёзы:
– Зачем сюда пришёл?!
Мальчишка Мал растянул руками ремешок, вывернулся из мешка и кинулся прочь с быстротой зайца, удирающего от выжлецов… Но на пути вырос Видга, схватил его поперек тела и приволок обратно к костру. Бьёрн Олавссон помог ему водворить внучка в мешок.
Халльгрим велел сыну отнести мальчишку на чёрный корабль. Потом сел наземь и стал смотреть в весёлый огонь. Языки пламени вспыхивали и опадали – как лезвия мечей, кружившихся в жестоком единоборстве…
И если бы у него выросли крылья и он смог бы подняться высоко над островом, в тёмно-синее небо, подёрнутое редкими облачками, то на берегу тихого притока, питавшего ключевой водой великую Рось, он увидел бы мерцающий огонек. А спустившись пониже, услышал бы равномерные удары металла о металл.
В самой же кузнице стоял такой лязг, будто и не отгремел ещё на земле молот великого искусника Кия! Сыпала жгучими искрами железная заготовка, ворочаясь с боку на бок на маленькой наковальне, всаженной для крепости в грузный деревянный пень… Звонко, радостно пел молоточек кузнеца, и на этот зов откуда-то из-под потолка, из-под стропил, обрушивалось тяжёлое ковадло, взметаемое жилистыми руками молотобойца. Плетёная заготовка понемногу выдыхала из себя испепеляющий жар огня, плющилась, приобретала форму меча…
И если бы наделённый крыльями покружился над кузней ещё немного, он увидел бы высокого сутулого старика и с ним двоих вооружённых отроков, шагавших берегом речки. Вот подошли… Сквозь раскрытую дверь было видно, как молотобоец передал ковадло товарищу, жадно опорожнил протянутый ковш и не спеша двинулся наружу. Работа за его спиной возобновилась как ни в чём не бывало.
Поднявшись по вдавленным в землю ступенькам, кузнец огляделся, приучая глаза к темноте, и сказал:
– Ты, что ли, дед Вышко? Что от работы оторвал – по делу, без дела?
Он прошёл мимо старика, к речке, над которой курился тёплый туман. Стащил кожаный передник, сдвинул со лба ремешок – жёсткие волосы разлетелись по плечам. Встал на колени у воды и принялся мыться, не обращая внимания на комаров.
– Ты уж не сердись, батюшка князь… – сказал ему старик. Батюшка князь годился ему во внуки, но дед Вышко и не заискивал и не подсмеивался. – Прости, княже, что помешал. Беда плывет по Роси, встречать велит…
Князь поднял голову. Из кузницы вспыхивало огнём – в светлых глазах родились медные блики.
– Какая беда, дед? Рассказывай толком.
Вышко сцепил пальцы за спиной, чтобы унять поселившуюся в них дрожь.
– Урмане, княже. Сами про то сказали, – ответил он глухо. – На трёх лодьях… Передний корабль весь чёрный и с дружиною… другой красный, жёнки там да малые ребята… а третий расписной и тоже с дружиной. Вождь ихний, на что ни глянет, всё вянет! Мы, говорит, гости мирные, да ведь знаю я их, с ними дружи, а топора из рук не выпускай! Тебя спрашивали. Пусть, мол, Турей-князь едет, встречает…
– Погоди! – остановил его молодой князь. Он поднялся с колен и стал похож на крючкоклювого сокола, хищно развернувшего крылья. – Так ты, дед, говорил с ними, что ли?
Старик хотел ответить, но губы подвели его, запрыгали, потом жалко скривились. Он задохнулся, с протяжным всхлипом провёл по глазам рукавом.
– А на меня, княже, сам знаешь, всё валится, как в яму… Где бы беда ни голодала, а ко мне на пирушку! Внучка моего… Мала… птенца несмышлёного… в мешок посадили да под палубу корабельную… чтобы я к тебе, князь, дороги не забыл! Пропадёт ведь, замучают ни за что! Умереть бы мне да сырой землёй прикрыться.
Дед заплакал.
Князь не стал утешать его, не пообещал вызволить внука. Молча натянул на плечи поданную отроком рубаху. А потом вложил пальцы в рот и свистнул так, что у деда заверещало в ушах. Свистеть князя учила мурома, лесные соловьи. Из темноты откликнулись кони, послышался шорох бегущих ног. Князь вернулся к двери кузницы и приказал первому же воину – безусому парню, вынырнувшему в промоине рыжего света:
Ознакомительная версия.
