— Я знаю.
Стреноженные кони паслись на лугу у подножия холма. Благородная дама мирно дремала на расстеленном в траве багровом плаще. Суровый воин сидел около нее, охраняя сон, и, чтобы скоротать время, чиркал точильным камнем по и без того отточенному лезвию скрамасакса.
— Кто это? — подъезжая к занятому делом воину, спросил командир всадников облавы.
— Благородная дама Ойген, — не поднимая глаз от блистающей стали, произнес воин.
Едва услышав свое имя, девушка открыла глаза и, смерив недоуменным взглядом всадников, поинтересовалась:
— Он с вами?
— Кто? — с недоумением спросил один из подъехавших.
— Мой жених, сэр Жант. Кто же еще?
— Нет, — покачал головой старший воин. — Когда мы выезжали из Парижа, он оставался подле кесаря.
Благородная дама Ойген резко вскочила на ноги.
— Ах так?! Значит, он в Париже?! Так вот, немедленно поезжайте в столицу и передайте герцогу Нурсийскому, что до полудня я жду его здесь. Если он не появится, может считать нашу помолвку расторгнутой и более не искать меня! — Она уперла руки в бока. — Ну что застыли? Давайте, давайте, быстрее!
— Ты хитра, как змея, — глядя вслед удаляющимся всадникам, проговорил абарец.
— Я соблюдаю договоренности, — негромко проговорила благородная дама. — Можешь не сомневаться, вскоре герцог будет здесь, а значит, именно тут можно оставить записку с условиями обмена.
— Хитра, как змея, — повторил абарский шпион, и на лице его появилось нечто, самую малость напоминающее улыбку.
Неосмотрительно искать черного мастифа в темной аллее, особенно если он там есть.
Сэр Хьюго Баскервилль
Мастер Элигий не мог успокоиться. Сообщение менестреля о внезапном отъезде Рейнара-нурсийца на охоту в первый момент повергло его в глубокое недоумение. Не то чтобы он был решительным противником лихой забавы, но, как ему представлялось, такому человеку, как его новый знакомец, желание загнать оленя или проткнуть рогатиной кабана в столь опасный момент не могло прийти в голову. Может, речь идет совсем об иной охоте? Кажется, именно на это намекал мальчишка.
Он прислушался. Кругом болтали о похищении абарцем благородной дамы Ойген. «Ну конечно! Тогда понятно. Но как не вовремя!»
Элигий шел по улице, досадуя на внезапный поворот событий. Мастер Рейнар, несомненно, был полезным союзником, но, если рассудить здраво, разве рассчитывал он на его помощь прежде? Если предстоит бороться за свои интересы одному, значит, так тому и быть. На то они и «свои интересы».
Он шел, не глядя на окружающих. Если бы не угрюмые стражи, прокладывающие ему путь в толпе, непременно столкнулся бы с кем-нибудь лоб в лоб. «Если венец и впрямь предназначался неуемному майордому, — рассуждал он, шагая вслед широкоплечим охранникам, — тот ни за что не оставит затею взойти на трон. Сейчас ему самое время затеять новые козни.
Конечно, естественный его союзник в этом — папский легат. Пока Дагоберт, да и любой из его рода, у власти — в Риме покоя не будет. Потомки Меровея никогда не признают за святейшим папой столь желанного права распоряжаться в землях франков. А Пипин очень даже может на это пойти — лишь бы только сесть на трон».
Элигий коснулся плеча одного из телохранителей.
— К резиденции легата.
Как и положено потомственному золотых дел мастеру, чьи предки еще при Цезаре были известны как большие знатоки этого тонкого ремесла, Элигий умел чувствовать самоцветы. Сколько раз слуги заставали его сидящим в саду, подолгу не отрывая взгляда от граней прекрасного камня. Они сочли бы это хозяйским чудачеством, если бы не слышали от кого-то, что таким образом мастер постигает душу этого чуда природы. Иные считали, что сие — колдовство и богопротивная ересь, ведь у камня нет и быть не может души! Но украшения, вышедшие из рук мастера над мастерами, казались истинно живыми. Они будто срастались с человеком, который их носил, подчеркивая его благородство и величие.
Но больше, чем золото и драгоценности, Элигий ценил людей, которые могут быть полезными в его восхождении к заветной цели. Для таких он не жалел ничего.
К одному из них сейчас лежал его путь. Человек этот занимал в свите его преосвященства пост не слишком заметный, но важнейший: по распоряжению легата он составлял красивые гладкие тексты воззваний и писем, готовил материалы для пастырских докладов в Рим, а порой даже и проповеди его преосвященства. Под рукой этого грамотея состояла целая армия писцов и смиренных братьев, готовых мчаться во все концы страны со срочными посланиями. Но главное, за что платил мастер Элигий, и платил немалую цену, — было знание.
Казалось, этот незаметный человек знает все обо всех. Если кому-то из свиты требовался наперсный крест или изящный браслет для смазливой парижанки — прилежный секретарь-камерарий ловил пожелание на лету и, не теряя времени, доводил до сведения золотых дел мастера. То же касалось и монет: если у кого-то они вдруг заканчивались, можно было легко занять у добряги Элигия. Причем не всегда требовалось отдавать золотом — мастер охотно принимал в уплату «небольшие дружеские услуги».
Увидев старого знакомого, глава канцелярии заулыбался и двинулся навстречу.
— Приветствую вас, дорогой мастер! Вы, несомненно, пришли узнать о судьбе драгоценных камней, найденных среди вещей коварного абарца?
— И это тоже, друг мой, — кивнул мастер Элигий. — Но сегодня мне нужно кое-что другое.
— Что же? — секретарь напрягся.
— Скажите, как часто бывает наш майордом у его преосвященства?
Камерарий бросил на посетителя осторожный взгляд, но тут же увидел мешочек с монетами на протянутой ладони.
— Каждый день, — сметя подношение к себе в рукав, тихо сказал римлянин. — Иногда и по нескольку раз.
— А сегодня был?
— Еще нет.
— Я был бы весьма благодарен, — делая акцент на каждом слове, почти шепотом добавил мастер Элигий, — если бы каким-то образом мне становилось известно содержание их разговоров.
Глава канцелярии чуть опустил веки и заинтересованно воззрился на гостя из-под длинных ресниц.
— Надеюсь, вы понимаете, о чем просите?
Элигий поглядел куда-то вдаль, словно пропуская вопрос мимо ушей.
— Я думаю, это возможно, но будет стоить… немалых усилий… — продолжил его собеседник, перебирая четки.
Золотых дел мастер чуть прикрыл глаза, показывая свое согласие на неназванные условия.
— Хорошо, — кивнул камерарий, — вечером я сообщу все, что удастся разузнать.
