— По морю или по земле? — спросила волшебница. — Будем искать лодку на берегу или направимся в холмы?
Лойз села.
— Ни то, ни другое, — хрипло ответила она, — мы на пастбище, которое отделяет крепость от моря. В это время года лошадей отпускают свободно пастись. В хижине у ворот есть сбруя, но ее могут охранять.
Волшебница рассмеялась.
— Один стражник? Слишком мало, чтобы остановить двух решительных женщин. Покажите мне эту хижину, и я избавлю ее от охраны.
Они пошли по пастбищу. Лойз знала, что лошади держатся поближе к хижине. Их привлекает соль, которую принесли сюда за два дня до бури. Камень, после выхода из подземелья, перестал светиться и им приходилось осторожно выбирать себе путь.
Над дверью хижины горел свет, и в свете фонаря Лойз увидела лошадей. Тяжелые боевые кони, выращенные, чтобы нести вооруженных воинов в битву, не интересовали ее. Но тут были лошади и меньшего роста, с грубой шерстью, используемые для охоты в холмах. Эти лошади были выносливее и быстрее других рысаков, которых подбирал себе Фальк.
В круге света виднелись как раз два таких коня — как-будто они явились по ее тайному зову. Лошади, казалось, беспокоились: они мотали головами, трясли гривами. Лойз положила на землю сумки и негромко свистнула. К ее облегчению, лошади подошли, принюхиваясь друг к другу. Пряди грив спускались им на глаза.
Только бы они оказались послушными под сбруей! Лойз медленно обошла их и приблизилась к хижине. Охраны не было. Неужели охранник покинул свой пост ради пира? Это может стоить ему жизни, если Фальк узнает.
Лойз толкнула дверь, та заскрипела. И вот она вглядывается в помещение, пахнущее лошадьми и промасленной кожей, да еще тем крепким напитком, который гонят из меда и трав. После третьего кубка этого напитка даже Фальк отправляется спать. Нога Лойз задела кувшин, который откатился в сторону. Из его горлышка шел винный запах. Охранник лежал на соломенном матрасе и шумно храпел.
Два седла, два набора сбруи, используемой охотниками и гонцами. И вот Лойз снова в поле, дверь закрылась за ней.
Лошади послушно позволили себя оседлать. И когда женщины направились верхом по дороге — единственному пути из Верлейна, волшебница вторично спросила:
— Куда же вы направляетесь, щит без девиза?
— В горы, — Лойз продумала в подробностях лишь план бегства из Верлейна. Теперь, верхом на лошади, вооруженная, она не могла заглядывать дальше. Свобода, бегство из Верлейна — это казалось такой трудной, такой невозможной задачей, что все силы были направленны на ее решение, и девушка не думала о поездке через неизвестное. — Вы говорите, Эсткарп воюет? — она никогда всерьез не думала о поездке через дикие земли между Верлейном и южными границами Эсткарпа, но с волшебницей в качестве попутчицы, это было бы лучшим выходом.
— Да, Эсткарп воюет, щит без девиза. Но не задумывались ли вы о Карсе, леди? Не хотите ли тайно взглянуть на свое государство, которое вы храбро отвергли?
Лойз, изумленная, дернула поводья, так что лошадь чуть не опустилась на колени.
— Карс?! — повторила она.
Что-то зашевелилось в ее мозгу. Да, она не собиралась становиться леди, герцогиней Ивьяна. Но, с другой стороны, Карс — это центр южных земель и там она сможет найти родственников, если будет нуждаться в помощи. В таком большом городе легко затеряться. А если Фальк вздумает отыскать ее, он не догадается проверить Карс.
— Эсткарп может подождать, — между тем говорила девушке волшебница.
— В этой земле что-то готовиться. И я должна знать, кто готовит это. Карс — ключевой пункт.
Волшебница принуждала Лойз. Она знала это, но не испытывала гнева. Ей показалось, что она наконец нашла давно утраченный конец пути. Если она осмелится идти, эта нить приведет ее туда, куда она всегда стремилась.
— Едем в Карс, — спокойно согласилась она.
Пять человек лежали на песчаном берегу небольшой бухточки. Один из них был мертв, голова его была разбита. День был жаркий, и солнечные лучи обжигали обнаженные тела, соединяясь с гнилыми испарениями разлагавшихся водорослей.
Симон закашлялся, приподнял избитое тело на локтях. Тело его представляло сплошной кровоподтек, его измучила тошнота. Он медленно отполз от воды и изверг то, что еще оставалось в его желудке. Спазмы вернули ему полное сознание и, справившись с головокружением, он сел.
Он мог припомнить лишь обрывки ближайшего прошлого. Бегство из Салкаркипа кончилось кошмаром. Магнус Осберик взорвал генератор — сердце города, дававшее ему энергию, свет и тепло, но тем самым не только уничтожил город, но и добавил силы буре. И в этой буре небольшой отряд гвардейцев на спасательных лодках оказался разбросанным без всякой надежды на соединение.
Из порта вышли три лодки, но после взрыва они не видели друг друга. Последовал сплошной ужас, лодку бросало, швыряло, вертело, дергало и, наконец, швырнуло на скалы и невозможно было сказать, сколько это продолжалось — часы или минуты.
Симон потер лицо руками. Лицо покрылось налетом соли, ресницы склеились и трудно было открыть глаза. Четверо мужчин… Тут он разглядел расколотый череп — трое живых и один, должно быть, мертвый.
С одной стороны было море, теперь сравнительно спокойное, волны выносили на берег спутанные клубки водорослей. За песчаной полосой берега возвышался утес… Присмотревшись, Симон решил, что по нему можно подняться. Но у него не было ни малейшего желания делать это, и вообще двигаться. Так Хорошо было сидеть, а теплое солнце изгоняло из тела жгучий холод бури и волн.
— Сааа…
Одна из фигур на песке шевельнулась, и длинная рука отбросила путаницу водорослей. Человек закашлялся, изо рта потекла вода, он поднял голову и слепо огляделся. Капитан гвардии Эсткарпа увидел Симона, некоторое время тупо смотрел на него, потом уголки его рта изогнулись в подобии улыбки.
Корис на четвереньках отполз на ровное место.
— В Горме говорят, — голос его звучал хрипло, — что тот, кто рожден для топора палача, не утонет. Мне часто казалось, что моя судьба — топор, и снова это подтвердилось.
Он с трудом подполз к одному из лежащих и перевернул вялое тело: показалось бледно-серое лицо. Гвардеец дышал, никаких ран не было видно.
— Йивин, — назвал его Корис, — великолепный всадник, — последнее он добавил задумчиво, и Симон обнаружил, что смеется, прижимая кулаки к отчаянно болевшим мышцам живота.
— Естественно, — сказал он в перерыве между приступами истерического хохота, — это сейчас самое ценное качество.
