— Смотрю. Ты человек Лло Гифса?
— Да. Ты его знаешь?
— Скоро узнаю, — улыбнулся рыцарь. — А его жалкая шайка познает на себе мощь новой Габалы. Передай ему, что я так сказал. Передай, что весной сюда придет король со всем своим войском и что от красных рыцарей он не скроется нигде.
— Он не станет скрываться, он не боится вас.
— Все живое боится меня и моих собратьев. Скажи, мальчик, в чем источник твоей волшебной силы?
— Не знаю, — настороженно ответил Лемфада. — В Цветах я новичок.
— Только один цвет имеет значение, — отрезал рыцарь.
— Ты говоришь о Красном, но он не способен исцелять.
— Исцелять? Он способен создавать то, что не нуждается в исцелении. Да что с тобой толковать! Прочь, мальчишка — я не хочу убивать тебя.
— У тебя болит что-то? — спросил внезапно Лемфада. — Ты нездоров?
Глаза Карбри вспыхнули, и он выхватил из ножен призрачный меч, но клинок отскочил от золотой сферы, и рыцарь сделался еще прозрачнее.
Карбри выронил меч, но тот сам подплыл к нему.
— Убей меня, — сказал он, — убей меня, мальчик.
— Чего ради мне совершать такое злодейство?
— Злодейство? Ты не имеешь понятия, что это такое, но узнаешь, когда мы нагрянем сюда весной. Расскажи обо мне Лло Гифсу.
— Хорошо, скажу. За что ты его так ненавидишь?
— Ты заблуждаешься, мальчик. Я ненавижу только себя — ко всему остальному я безразличен. — Рыцарь стал почти совсем невидим, но вдруг вспыхнул кроваво-красным огнем. — Оллатаир! — вскричал он. — Ты пришел от Оллатаира?
Лемфада отпрянул назад, и между ними возникла стена золотого света.
— Какая роскошь! — засмеялся рыцарь. — Ступай к нему и передай ему привет от Карбри-Патеуса!
С этими словами он исчез, а Лемфада вернулся в хижину и в свое тело. Быть может, все это приснилось ему, а теперь он проснулся? Но он явственно видел перед собой горящие глаза рыцаря.
Элодан спал в другом углу, но Гвидион по-прежнему сидел за столом, глядя в свой кубок. Лемфада встал.
— Что, не спится? — спросил целитель.
— Можно с вами поговорить, сударь?
— Отчего же нет. Больше все равно заняться нечем.
— Я нашел свой Цвет.
Гвидион, встрепенувшись, хлопнул Лемфаду по плечу.
— Вот и хорошо. Я надеюсь, что это Зеленый: миру нужны целители.
— Это Золотой.
— Среди цветов нет Золотого, мальчик. Ты по-прежнему остаешься в Желтом.
— Нет, сударь. Я плыл в золотой лодке и видел, как погиб старый олень. Я вернул ему жизнь, и он воспрял.
— Ба! Тебе приснился сон — чертовски приятный, надо сказать.
— Погодите! Дайте я еще раз попробую. — Лемфада зажмурился, и Желтый принял его, но Золотой даже не показался.
— Не огорчайся, — сказал Гвидион. — Такие вещи требуют времени. Что еще ты видел?
— Я видел красного рыцаря, парящего над лесом. Он велел мне передать Оллатаиру привет от Карбри-Патеуса.
Гвидион вздрогнул и сильно побледнел.
— Не передавай ему ничего! Молчи. Забудь об этом.
— Но почему?
— Не понимаешь — и не надо. Но поверь мне: не нужно ничего говорить, это был только сон… очень скверный сон.
Убадай опустился на колени у мертвого тела, лежащего поперек тропы. У зверя было шесть ног, кожу покрывала чешуя, в челюстях длиннее человеческой руки помещалось три ряда зубов.
— В жизни не видел ничего подобного, — сказал Эррин. — Смотрите: он целехонек, ни единой царапины.
Убадай приложил ладонь к груди зверя.
— Одни мускулы, жира нету. Он замерз.
— В фурболгском зверинце много диковинных животных, — заметила Шира. — Может быть, туда везли новых с моря, и они убежали.
— Я вырос в степи, но никогда не слыхивал о ящерице с шестью ногами, — возразил Убадай. — Надо найти безопасное место для ночлега. Солнце садится — могут прийти еще звери.
Путники осторожно перебрались через тушу и пошли дальше по извилистой тропе. На вершине холма она разделилась надвое — одна дорога вела на восток, другая на юг.
Убадай понюхал воздух, показал на восток и сказал:
— Туда.
Эррин слишком устал и замерз, чтобы спорить. Он поправил сумки на плече и зашагал под уклон. Еще через четверть мили они увидели за поворотом каменный дом, притулившийся к отвесной скале. Перед ним сидел на снегу старик в выцветшем голубом балахоне, лысый, но с белой раздвоенной бородой, ниспадавшей до самой груди.
— Он что, умер? — спросил Эррин. Старик открыл глаза и рявкнул:
— Нет, не умер. Я мыслю и наслаждаюсь своим уединением.
— Прошу меня извинить, — низким поклоном молвил Эррин, — но неужели вам не холодно?
— Тебе-то какая печаль? Это мой дом. И тело тоже мое. Если ему холодно, это его забота.
— Разумеется, — с деланной улыбкой поддакнул Эррин. — Но мы, мои спутники и я, нуждаемся в крове. Быть может, вы разрешите нам переночевать у вас в доме?
— Я не люблю, когда мое уединение нарушают, — ответил старик.
— Ну и сиди себе на снегу, — вмешался Убадай. — Зачем тратить время на старого дурака? Пошли в дом.
— Нет, — сказал Эррин. — Найдем себе пещеру или еще что-нибудь.
— Я передумал, — усмехнулся старик. — Можете остаться. Вы, наверное, захотите развести огонь. Дров нет, добывайте их сами, в доме должен быть топор.
Убадай, бормоча что-то под нос, отправился в дом и вскоре вышел с упомянутым орудием.
Эррин еще раз поклонился сидящему и спросил:
— Можно узнать, почему вы передумали?
— Я капризен по натуре, уходите и оставьте меня с моими мыслями.
Эррин и Шира вошли в дом, где была всего одна комната. В одном ее углу стояла кровать, посередине — стол с двумя лавками. Очаг давно остыл, и не видно было никаких следов приготовления пищи.
— Пойду наберу хвороста на растопку, — сказала Шира. Эррин скинул на пол свою поклажу. В каменном доме стоял леденящий холод. Северная стена обросла льдом от воды, проникавшей сквозь протекшую крышу. На кровати не было тюфяка — только доски, а поверх них единственное истертое одеяло.
Эррин вышел из негостеприимного жилья, обогнул сидящую фигуру и стал собирать дрова вместе с Широй. Сгущались сумерки. В отдалении слышался мерный стук топора. Набрав валежника, они развели в доме огонь, но тепло далеко не сразу одолело застарелый холод.
Убадай, красный и вспотевший, явился час спустя и буркнул:
— Помогать надо. — Эррин с Широй пошли с ним в лес, где он разрубил на чурбаки сухое дерево. Когда они перетаскали дрова в дом, стало совсем темно, и огонь в очаге запылал вовсю.
Эррин время от времени подымался, открывал дверь и смотрел на освещенного луной старика. Пошел снег. В конце концов Эррин не вытерпел, подошел к старику и присел перед ним на корточки.
