Вторая сторона называлась «Они». Они были врагом. Иногда на первый взгляд обезличенным, но, в сущности, всегда конкретным. Не имело значения, кто или что ими движет. Не имело значения, осознают ли «Они» твое «Мы» в качестве препятствия на своем пути, или твое «Мы» — цель их посягательства, или «Они» пытаются нанести урон твоему «Мы» просто в силу стечения обстоятельств. «Они» в силу определения были врагами твоего «Мы» и подлежали уничтожению. Ситуация осложнялась тем, что «Они» всегда или почти всегда оказывались многочисленнее, чем «Мы», а значит, и сильнее, чем «Мы». Это легко объяснялось тем, что, как бы ни был широк круг, пространство за обрамляющим его кольцом всегда будет больше круга. Пусть даже оно неоднородно, потому что есть еще и третья сторона. Пусть даже «Они» вовсе не всегда осознают себя как «Мы», хотя твое «Мы» чаще всего мгновенно осознается для них как «Они». С первого мгновения схватки, но обычно еще раньше. Больше того, именно существование твоего «Мы» чаще всего превращало «Они» в нечто цельное и опасное. Именно твое «Мы» всегда делало и будет делать «Мы» из «Они». Самый худший вариант, когда «Они» — это чужое «Мы».
Третья сторона называлась «Никто». Она была проста и неимоверно сложна. Ее простота таилась в самом ее определении: «Никто» — это те, кто не «Мы» и не «Они». Ее сложность была в ее переменчивости. «Никто» в любое мгновение могло стать «Они», очень редко — «Мы», но, даже становясь «Они», оно все равно оставалось «Никто». И тем более оставалось «Никто», становясь «Мы».
Нет, все-таки Алексею следовало больше внимания уделять не размягчению мозгов учеников, а их физической подготовке. Павел потер глаза и, скомкав листок, бросил его на пол. Скользя на дубовом паркете, из-под дивана выкатился повеселевший тезка и погнал бумажный шарик обратно к ногам гостя.
— Так, — хмыкнул Павел, поднял шарик и вновь разгладил его на столе.— Войдешь, котяра, в мое «Мы»?
Он опять уперся взглядом в листок. Имя Томки было обведено карандашом уже десяток раз. Она явно была самой важной персоной из списка, но Павел никак не мог понять, входит он в ее «Мы» или в ее «Никто»? А она?
Кот поднялся на задние лапы и вцепился в колено Павла когтями.
— Осторожнее, тезка,— попросил Павел.— Надо еще подумать. Все очень сложно. Просто только с твоим хозяином.
Павел был уверен, что Дима Дюков — классическое и незамутненное «Никто».
Павел продал дядину квартиру через год после того, как окончил институт. Сначала сдавал, хотя тех денег, что выручал за нее, с трудом хватало на съем места в своей же институтской общаге. Отработал год в автосервисе, вошел, как сказал ставший его клиентом Жора, «в авторитет», а потом как-то ехал еще на «девятке» из Москвы домой, увидел неказистый павильончик на два машиноместа у дороги с вывеской «аренда или продажа» — и загорелся. Не зря ему тот же Жора «на мозги капал», что Павел с его чутьем к технике — просто ювелир механического дела, а настоящие ювелиры на конвейере не сидят, они кустарщиной промышляют. Той самой, что стоит не по весу золота, а умножай на десять. Тут же вспомнились и слова дяди насчет бесконечной вереницы сломанных чайников, и Павел решился. Узнал цену павильончика, узнал цену на квартиры, поморщился, но тут вновь объявился Жора с очередным владельцем раритетного, но безнадежно сломанного после самодеятельного подмосковного «кэмел-трофи» «козла» и пообещал добавить денежку в долг. И не только пообещал, но и незамедлительно добавил. Квартира продалась быстро, словно будущий владелец знал, что дом будут сносить, хотя и грозился затеять нешуточный ремонт. Хозяин павильончика закочевряжился, стал вкручивать цену, но в один из дней неожиданно вернулся к прежним условиям, сославшись на неизвестные Павлу обстоятельства. Оформление нужных бумаг тоже много времени не заняло — чиновники из ближайшего городка или еще не успели войти во вкус «препонства» и мздоимства, или обаятельная улыбка высокого паренька и в самом деле что-то да значила. А может, и визитки свою роль сыграли, которыми Павел усыпал путь через административные лабиринты, обещая всякому подателю картонки с его портретом один ремонт бесплатно, а последующие — со значительной скидкой. Запасные части, естественно, оплачивались отдельно. Потом уже, когда дела предпринимателя Шермера П. М. пошли в гору и к нему прибился сирота при живых родителях шалопай Дюков, Димка еще долго матерился вполголоса, обнаруживая в руках у очередного клиента карточку с портретом партнера.
— Ты их сколько напечатал? — вопрошал он с горечью.
— Тысячу,— пожимал плечами Павел.
— Клянусь, что я лично их сжег уже в полтора раза больше! — кривился Дюков.— Все! Никаких мелких ремонтов! Тюнинг и рестайлинг. Реставрация и кастомайзинг.
— Так и будет! — успокаивал приятеля Павел,— Правда, рестайлинг, по-моему, вовсе из другой оперы.
— Опера и оперетта! — дурачился Дюков.
Так или иначе, но вскоре Павел уже срывал закисшие болты на ветеранах отечественного автопрома, а через год рассчитался с Жорой и прикупил автоподъемник. Постепенно дело пошло. Всякий довольный клиент приводил нового, а так как шальных денег в стране не убывало, умение молодого механика вернуть к жизни любую технику не только высоко ценилось, но и щедро оплачивалось. Вот только с подмастерьями у него не ладилось — не удавалось найти толкового парня, чтобы и подменить Павла мог, и контроля с постоянным пришпориванием не требовал. Тут и возник Дюков.
Но сначала у Павла появилась квартира. Один из клиентов внезапно отменил заказ, на который стоял в очереди чуть ли не полгода, и попросил Павла порасспросить у знакомых — не нужна ли кому квартира на окраине Москвы? Куплена была про запас, а тут так сложилось, что надо срочно покидать страну. Квартирка однокомнатная, но дорогая, в том и проблема. Зато дом только сдан, сразу можно приступать к ремонту. Павел посидел вечером с расчетами, а наутро отправился смотреть квартиру. Квартира ему приглянулась, денег, правда, не хватало, и Жору просить о помощи не хотелось, но хозяин согласился на рассрочку. А там все опять срослось в лучшем виде. Павел затеял ремонт, поискал строителей в самом доме, наткнулся на Дюкова, который травил анекдоты на лестничной площадке и попутно обхаживал целую бригаду румяных штукатурщиц из-под Минска, и узнал, что лучший маляр не только в этом доме, но и во всей Москве — именно он, Дима Дюков, и есть.
Это уже потом Павел понял, что, как бы Дюков ни старался натянуть на плейбойскую голову шутовской колпак, он никогда не говорит попусту, а тогда только рассмеялся и предложил самозваному умельцу покрасить потолок у него в кладовой, и если он сделает это хорошо, то получит в заказ всю квартиру.
