У меня был рассеченный лоб, побитое все тело, разваливалась голова, внутри себя чувствовал тоже что-то нехорошее, ногу я проколол, и еще ковылял словно козел. Выглядел я самым настоящим пугалом, вместо обуви у меня были какие-то импровизированные сабо, сжимавшие ступни, что твой испанский сапог; мои денежные средства ограничивались девяноста пятью злотыми, половиной пачки сигарет, надорванным пакетом пластырей и одноразовой зажигалкой.
Зато я жил.
Я сидел на какой-то автобусной остановке под навесом и шмалил вонючую сигарету, произведенную, наверное, из козьей шерсти. Моросил дождик. У меня раскалывалась голова, словно бы кто-то угостил меня дубьем. Если бы можно было блевануть от голода, я давно бы уже так и сделал. Меня всего трясло, и одновременно мне было душно. Болел желудок, и я мерз.
Зато мне удался бравурный побег из морга.
И, опять же, я был жив.
Очень далеко от дома.
Я отдохнул на остановке и потащился, куда глаза глядят, ковыляя, сунув руки в карманы и подняв воротник куртки.
По дороге как-то нашелся ночной магазин. Какая-то особенная компашка перед входом отреагировала на мой внешний вид с уважением, а вот продавщица слегка побледнела.
В громадных холодильных витринах красовались сыры и колбасы, на полках радовали глаз банки различных лакомств, таких как "саперский зельц" или "семейная рубленая колбаса", искушающе представляли себя бутылки самых различных напитков. Я буквально чувствовал ароматы "щецинского паприкаша" или паштета "любимый", хотя они находились в герметически запаянных банках. Но я купил только лишь упаковку порошков от головной боли, минеральную воду без газа и, с отчаяния, стакан кефира и булку. Просто я чувствовал, что если не съем чего-нибудь, то просто потеряю сознание.
Мои средства уменьшились на семь восемьдесят.
Ни на что более я не мог себе позволить. Мне нужно было попасть домой. Никаких сарделек. Никакого паприкаша.
Я заглотал сразу три таблетки, запивая их водой, а потом слопал булку и выдудлил кефир за пару секунд, еще под магазином.
Помогло не сильно.
Снова я пошел на остановку. Там всегда имеется какой-то кусочек крыши и лавка. Остановки – хорошие. Обмыл ноги в ледяной воде из сточной трубы, обтер рубахой и заклеил раны оставшимися пластырями, которые украл из морга. Я не был похож на небесное создание, зато не оставлял за собой кровавых следов.
Близилось шесть утра. Город начинал просыпаться к жизни. Все больше автомобилей пересекало мокрые от мороси улицы. Фаза жизни, определяемая рабочими первой смены. Когда-то, в течение какого-то времени, "на шесть, на работу" обязаны были идти все. От каменщиков до профессоров. С пяти утра трамваи и автобусы превращались в инферно. Теперь же город просыпался в рассрочку. Не столь живо, зато нормально.
Мне была нужна обувь, нужно было что-нибудь поесть, и был нужен билет. На междугородний автобус, на поезд, на что угодно.
Лишь бы домой.
Я поискал рынок.
Тот обнаружился на вытоптанной площади, между какой-то заброшенной промышленной территорией и автомобильной стоянкой. Пусто. Подъезжали только лишь первые, немногочисленные машины, выгружали товар, но лавки были еще закрыты. Люди, проснувшиеся к этому времени, спешили на работу, а не за покупками.
Самые оборотистые и скорые в этой части галактики – это азиаты. Так что я ждал косоглазых продавцов и их товар. Нужно было приобрести хоть какую-нибудь обувку. У меня уже были покалеченные и промокшие ноги, ходить я практически не мог. Впрочем, обувь это базовое проявление цивилизации. Скорее уж выслушают человека без штанов, чем того, у кого нет обуви.
У микроскопической вьетнамки, раскладывающей пластиковые мешки, набитые обувью, было милое, только абсолютно лишенное какого-либо выражения лицо. Без тени жизни и сожаления.
- Какие у вас самые дешевые ботинки?
- Исё закрыто, - сообщила та, перебрасывая упаковки. – Пйийти позе.
- Послушайте, меня обокрали. Мне нужно купить какую-нибудь обувь и успеть на поезд. Можете мне продать? Какие-нибудь дешевые ботинки?
- Седесят.
- Шестьдесят? А подешевле у вас нет?
- Седесят. Десёвые – десёвые. Харосие.
- Ну а подешевле?
- Писят пяць.
- А двадцать?
- Закрыто. Ты уходить. Нету.
Вот и поговори.
Поляк был более разговорчивым.
- Так, понимаю. Ясно. Это точно пана обокрали, и пан хочет, чтобы осталось на билет. Парень, иди, поработай! Вот я же тут работаю, или нет?
Тяжело быть бомжом.
- Ну послушайте меня, - произнес я как можно более вежливо. – Водярой от меня несет? И я не прошу милостыни. Хочу купить обувь. Видите, что на мне? Мужик, меня оставили голого на свалке. На мне только то, что я там нашел. У меня осталось пятьдесят злотых, которые я припрятал, но мне еще нужно что-то оставить на билет. Только ведь и обувь тоже нужно купить, так что спрашиваю, что у вас есть самого дешевого?
- А ну покажись, пан, - бросил тот подозрительно и осмотрел меня.
- Нда, здорово пана обустроили, - констатировал он уже чуточку другим тоном, но так же грубо. К счастью, ему не пришло в голову выяснить, а где мог припрятать деньги человек, вроде как голый. – И кто это был?
- А откуда мне знать? – Тут мне вспомнилось, что это, вроде как, Познань. – Пенеры [15] какие-то. Или вы считаете, что они мне представились?
- Тогда почему пан в полицию не пойдет?
Я пожал плечами. Как раз от этого можно было довольно легко отбояриться. Обитатель моей страны скорее уж поверит во вмешательство Небесного Воинства, чем в какую-нибудь осмысленную помощь со стороны собственного государства.
- Да? И что они мне помогут? А я лишь хочу вернуться домой, и все.
Тот вздохнул.
- Ну, оно вроде бы и правда. Какой у пана размер?
- Сорок пять.
- Погоди-ка, пан.
Он пошел к своей машине, там какое-то время копался в тюках, потом исчез между будками.
Таблетки начали действовать, боль сделалась какой-то тупой, разместившись где-то глубже, зато ее было легче снести. Вот только в желудке все так же была черная дыра, а еще я трясся от холода. Я закурил – немного помогло.
Мужчина вернулся.
- Самые дешевые у меня – это кеды. И размер нашелся. По закупочной цене. Пять злотых. Носки даю даром. А вот это… - он подал мне большого размера блузу с капюшоном от спортивного костюма, "кенгурушку", - у подруги шматье-хэнд… тоже за пятерку. Все вместе – десятка. Пан берет? Просто бабки или задаром ничего не даю. А за десятку, так и быть.
Я взял и заплатил.
- Даром и я не хочу, - пояснил я. – Спасибо вам.
- Удачи.
Переоделся я за его палаткой, с неописуемым облегчением надел носки, кеды и блузу; кошмарную фиолетово-зеленую болонью натянул сверху, а возненавиденные полуботинки послал в мусорный ящик. И у меня еще осталось семьдесят семь шестьдесят.
Я все так же ковылял, но уже как-то мог ходить и не возбуждал особых сенсаций, тем более – в капюшоне на голове.
Чтобы добраться до центра города, понадобился почти что час хода. Тяжкого похода среди мороси, в течение которого я отдыхал на автобусных остановках, сражаясь со спазмами в желудке. Мне казалось, будто я перевариваю себя изнутри. Похоже, что двое суток тяжкой летаргии полностью расстроили мой организм.
На какой-то из этих остановок у меня из носу начала идти кровь. Я сидел, широко расставив колени, чтобы не забрызгать одежду, и лил кровавые капли на мостовую, пока не удалось остановить кровотечение, сунув в нос вискозные сигаретные фильтры.
Несколько раз я спрашивал дорогу, и, в конце концов, добрался до старых, прусских каменных домов, до строящихся торговых центров и до уличных пробок.
Центр.
Довольно долго продолжалось, пока я не обнаружил подходящую гостиницу. Не слишком большую, но и не слишком маленькую. Среднюю такую. Пристойную, занимающую весь дом в плотной застройке.
