Ознакомительная версия.
– А пожилые сборы, а?! – надрывался Никита. – Где они такой гнилой закон взяли, чтобы с неточных крестьян пожилые за двадцать лет сбирать?
Эта беда была Семёну хорошо знакома. Антипа Ловцов, прослышав, что у Семёна в мошне звякает, заявился вдругорядь и стал требовать подушный налог за всё время Семёнова отсутствия, грозясь доправить недоимки на Никитином дворе. Братья как-никак и живут одной семьёй, не поделившись. Богатства такого у Семёна не важивалось, а и были бы деньги, так не отдал бы. Пошумит Антипа да и отойдёт. Но Никита жил теперь в вечном страхе, ожидая к себе не меньше чем чинов из Разбойного приказа.
– Однакова пойду я, – тихонько сказал Савоська, – как бы завтра к заутрене не проспать, – и бочком отошёл в сторону.
Оруны разом остановились, смущённо глядя друг на друга, зачесали под шапками, не понимая, с чего сыр-бор разгорелся.
А причины для мирского недовольства были немалые. Вроде и война закончилась, и мора нет, и урожаями господь не обидел, а достатка в деревнях не видать. На всякий шаг власти налог налагают: и на трубу, и на окно, и на урожай, и на недород.
Давно ли, кажись, худой медной деньгой всю душу из народа вытянули, а снова какие-то сборы, указы – и всё по мужицкую копейку. Прежде от такого неустройства народ в бега ударялся, а ныне и урочные годы отменили – хоть целый век в бродягах обретайся, а тебя всё сыскивать велено. Последнее спасение – войско Донское, там стоят крепко: с Дона выдачи не бывает.
Хотя теперь, видать, и казаков допекло, коли безуказно в Россию пришли.
Слухом земля полнится, мир сыщиков не держит, а всякое дело ведает. Худо стало на Дону, немочно жить. Хлеб идёт с казны по старым росписям, а народу против прежнего вдвое прибыло. Как стала Малороссия одной из московских украин, так и хлынул оттуда люд, отвыкший за время войны от земельных трудов, способный только на коне с копьецом погуливать да саблей махать. А какие на Дону прибытки? Турки Азов крепче прежнего отстроили – за зипунами не сбегаешь. Рыбные тони давно разобраны старшиной, звериные ловли похилюешь, землю орать строго воспрещено. Куда податься оружному народу?
На Дону жизни нет, на Руси – и того пуще. Вот и копится злоба, смотрят мужики на Дон с надеждой, ждут, а чего – сами не знают.
* * *
Никто новостей в сельцо Долгое не принашивал – собой прикатили, непрошеные.
Антипа Ловцов и впрямь поволок Никиту с Семёном в волость под Янковы грозные очи. Недаром Никита на сходе шумел – мужик брюхом чует, когда с него хотят грош трясти.
Приказчик Семёна как не признал. Смотрел бельмовато, слова цедил веско. В ревизскую сказку Семён вписан? Значит – подушные плати. Денег нет – животы продавайте. Лошадей у вас, никак, две будет? И коровы две? И телёнка выпаиваете? А говорите – платить не с чего...
Никита в ногах валялся, голосом рыдая. А Семён молчал да кланялся, а опосля не вынес и сдерзил приказчику:
– Воля твоя, государь, только добрый хозяин в такую пору овец не стрижёт. А того пуще помнить полезно, что сытая скотина меньше мычит, – и глянул в глаза Янку со значением.
Ничто в старческом лике не дрогнуло, но, верно, дрогнуло в душе, потому что Янко усмехнулся догадливо и проронил:
– Когда быдло мычит, его плетью покоят. Антипушка, всыпь-ка Никите десяток плетей за недоимство. А братцу его говорливому – сугубо.
– Пожитки со двора свозить или пусть сами продают? – деловито осведомился Антипа.
– Оставь покамест. Коли верно нет денег, что зря хозяйство зорить? Осенью накинем налогу.
Когда после порки братья, почёсываясь, брели к дому, им вновь повстречались воинские люди. Пятеро пестро разодетых всадников нагнали их на полпути.
– Эй, горемычные! – крикнул один. – Куда дорога ведёт? – К Долгому, – в один голос ответили Никита с Семёном.
– Ты тля!... – протянул один казак. – А Заворуй-то не соврал. И впрямь – Долгое!
– Чо я стану зря языком трепать, дурья твоя башка, – огрызнулся другой конник. – Да я тут каждый куст помню, да и меня каждая собака знает.
– Никак из своих кто, из голицинских? – спросил Никита.
– Был из голицинских, да весь вышел! – хохотнул казак. – Мне теперь Дон-батюшка заместо князя!
– Ты там, случаем, на Дону Ондрюху Игнатова не встречал? Он уж давно ушедши, лет с тридцать будет.
– Не, не встречал, – равнодушно отозвался казак. – Должно, помер, а может, в полон попал. Вот брат его, Сёмка, тот верно у турок. Своими глазами видал, как его в колодки забили и за море отправили.
– Сам-то ты кто таков? – спросил Семён, вглядываясь. – Никак Игнат? Жариков?...
– Какой он Игнат... – встрял весёлый казак, – рылом не вышел в Игнаты. Заворуй он, и все дела.
– Видали?! – не обращая внимания на насмешку, воскликнул постаревший и неузнаваемый Игнашка. – Помнят меня!
– Выплыл, значит, – сказал Семён. – А я тебя в мыслях давно похоронил, ты уж не серчай.
– Семён!... – завопил Игнашка. – Откуль ты? Я ж своими глазами видал, как тебя в колодки – и за море!
– Вот из-за моря и пришёл, – кивнул Семён. – Двадцать лет в неволе отбатрачил.
Игнашка кубарем скатился с седла, радостно гаркнув, саданул Семёна промеж лопаток, так что тот взвыл от жгучей боли в посечённой спине.
– Тише ты, чертяка! Спину не замай!
– Чего так?
– Янко попотчевал, – пояснил Никита. – За недоимки.
– Ну, ты умён!... – Игнашка присвистнул. – С одного холопства да в другое! Места тебе на земле мало?
– По дому соскучал, – оправдываясь, сказал Семён.
– Ну, раз так, то не жалуйся, – Игнашка приосанился и заломил колпак красного скарлатного сукна. – Ты лучше на меня глянь: барином живу, и никто надо мной начальством не властен. А всё потому, что казак. Тебе, дураку сиволапому, до меня тянуться – не дотянуться.
– А что, казак, – предложил Семён, – побороться со мной сдюжишь? Под микитки или лучше цыганской ухваткой, а то спину саднит.
– Ах ты, прыщ боевой! – Игнащка грянул шапкой оземь, уселся сверху, вытянул одну ногу и подогнув под себя другую. – А ну, давай!
Семён решительно уселся напротив, ухватил вытянутые руки, зацепил ногой ногу противника, и в то же мгновение Игнашка кувырнулся через голову.
– Стой! – закричал он. – Упереться не успел.
– Упирайся, – согласился Семён.
Он обождал, пока Игнашка изготовится к борьбе, и снова перекинул его через себя.
Багровый от досады Игнашка потребовал третьей схватки. На этот раз Семён поборол его медленно, перемогая силой силу.
– Ну ты здоров, медведь криворукий! – проворчал Игнашка, стряхивая пыль с измятого жупана. – Только я тебе всё равно скажу: велика Федура, да дура! Шёл бы к нам в круг, человеком бы стал. А что, мужики!... – Игнашка оживился. – Бросайте вы барщину. Казаками станете – не вас плёткой драть будут, а вы. Сейчас, это просто, на Дон бежать не нужно, казаки Василия Уса возле Упова Брода стоят. Я бы за вас слово замолвил...
Ознакомительная версия.
