— Джерард, я ведь знаю, ты здесь.
Сдержанно-странноватый звук. Ага, вот. Сидит спиной.
Опять истерика, что ли? Плечи сидящего дрожали мелкой дрожью. Ну что такое-то?
Потом он откинулся на спину, держась за пояс, и Хедер наконец разглядела — задери его псы, смеется! Захлебывается, кривится от боли в перенапрягающихся мышцах живота, и хохочет без устали.
— И что это было, Джерард, я хотела бы знать? Он помотал головой, чего-то объяснил жестами, но ржать точно годовалый жеребец не прекратил. Хедер и сама с трудом удерживала расползающиеся уголки рта.
— Джерард! — окрикнула.
Он вытер слезы, глубоко вздохнул. И предостерегающе выставил руки ладонями вперед.
— Предупреждая все расспросы и обвинения, заверяю — болезнь певца была счастливой для меня случайностью, а вовсе не подготовленной акцией.
Хедер хмыкнула и присела рядом:
— Но ТЕБЯ какой ветер понес на сцену? Ты же поешь как мартовский кот в феврале.
— Не умаляйте моих достоинств, госпожа. Я звезда! Я этот… как его… примадон!
Съездить еще раз по затылку или обнять — неизвестно, чего хочется больше.
— Эрфан, светлая ему память, говорил: Иноходец не может переупрямить каменного идола, переторговать фрока и перепеть сирену. Но может хотя бы попытаться! Каменных идолов я не встречал, фрока переторговал, но закончилось это очень печально, а вот сирены в списке пока не было.
— Ты считаешь, что донна Мариско — сирена?
— Я увидел, но не был уверен, пока она не запела. В Межмирье эта магия действует еще сильнее. Там ведь многое основано на музыкальной гармонии. Честно говоря, живую сирену впервые видел. Ну, вот и выкинул такую штуку. Не удержался. Она меня тоже узнала, гарантирую.
— Но там было ощущение, что на тебя-то как раз магия не действует.
Джерард постучал ногтем по одному из камней на маске:
— Полагаю, отражает… неизвестным способом. А музыка, наоборот, как-то усиливается. А я так уж отвратно пел?
— Нет, Джерард, — вздохнула Хедер, — нет. Ты был очень хорош, правда. Но больше никогда, никогда так не делай. И еще, скажи на милость, к чему было с нею целоваться?
Он опять улыбнулся той улыбкой, за которую хотелось стукнуть по голове.
— Не все на свете имеет объяснение, госпожа Хедер. Некоторые поцелуи просто случаются, и все.
А это уже запрещенный удар. Хедер сглотнула, встала.
— Иди ты ко всем тварям, Джерард. Лучше бы Эрфан зашил тебе рот!
Он тоже вздрогнул и проглотил комок в горле. Но — смолчал. Заработанное не выбрасывают.
На самом деле поцелуй был со стороны сирены актом благодарности за то, что ее прямо с этой сцены не отправляют восвояси, в родной мир. Хедер очень повеселилась бы, узнай, что удовольствие Джерарда от процесса было крайне сомнительным, ибо сирены по природе своей андрогины, то есть, проще говоря, обоеполы, и диапазон голоса это показывает. Пускай даже донна Мариско предпочитает свою женскую сущность — он-то знал, что она еще и парень.
Мимо, синевато-белый, точно призрак, проплелся «припоздавший» тенор.
О, Гард и псы. Вот кому сегодня не повезло, так не повезло.
Тенор шарахнулся от здорового мужского смеха, раздавшегося из-за декораций, и бочком-бочком спустился по ступенькам в зрительный зал — так путь до дверей короче.
Час проходит за часом, день за днем, и деревья уже покрываются странными прозрачными кристаллами, и мне холодно. А тебя все нет.
Почему ты не приходишь? Я ведь уже столько раз заявлял о себе.
Я отправил противнейшую тварь от себя подальше, в город, где ты должен сейчас быть, если верить моим ощущениям. Отправил, боюсь убить. Он мне еще нужен, но так раздражает долгое ожидание…
Может быть, ты провидец и игнорируешь меня намеренно? Снимаешь маску, чтобы меня не слышать?
Не много ли даров для одного человека, пусть и столь притягательного? Нет, ты не можешь быть провидцем. Межмирье должно иметь какой-то безусловный рычаг воздействия на тебя, иначе я бы ни за что не поверил в такие чудеса. Есть какой-то сигнал, по которому ты кинешься, если в тебе останется хотя бы капля крови. Я отыщу способ.
Холодно. Тут, где я сейчас остановился, очень холодно. Это мешает думать. Можно попробовать согреться в постели. Но болтовня посторонних мешает думать еще больше. Разве нет здесь немых прислужниц?
Посмотри, какие неудобства я терплю ради встречи с тобою, а ты все не идешь.
По здешним меркам я немыслимо богат — что поделать, если магия легко превращает слезы в жемчуг, а угольки в драгоценности? Хозяин большого дома, в котором я сейчас мерзну, несмотря на два больших камина, недавно спросил, не желаю ли я посетить развлечение, именуемое Большим Карнавалом?
Я читал об этом. Туда приезжают и правители. Мне не зазорно появиться на таком сборище. Карнавал. Маскарад. Маски. Иноходец…
Ну, где же ты?
Хочешь побывать там со мною? Я приглашаю.
И кажется, уже придумал, как оформить пригласительный билет.
Дверь оказалась незапертой. Рэми остановилась и решила отдышаться. Маленький шаг, еще шаг.
— Кто там? — раздался звучный и довольно веселый голос. — Госпожа Хедер?
Нет, это просто я. Только лишь я. Но я уже ухожу.
Дверь широко, гостеприимно распахнулась.
— Рэми? А что ты там стоишь? Иди сюда!
Он махнул рукой. Вышивальщица потихонечку, будто нехотя, подошла, и мимо, и в двери, и почти до самого окна, и встала спиной.
— Что случилось? — так же весело осведомился он. — По какому поводу от меня отвернулись?
Теплые руки взяли ее за дрожащие плечи, развернули к свету.
Рэми поняла, что если позволит себе закрыть глаза — то слезы уже готовы закапать на щеки.
Нельзя. Совсем за дуру примут. Ну, скажи что-нибудь! Не смейся только.
Однако Джерард давно перестал посмеиваться.
— Я пришла… к тебе, и… — Рэми наконец что-то решилась проронить, но мысль оборвалась и исчезла.
Джерард понял, что это правда. Она действительно пришла к нему. Ощущение оказалось пронзительным. Неописуемым.
«Это моя радость, мой подарок, — сказало сердце капризным тоном фрока. — Мой! Попробуй откажись и увидишь, что я тебе устрою».
Рэми вздрогнула от неожиданно ворвавшегося из форточки сквозняка, и — бросилась из повисшей тягостной тишины, как дельфин выбрасывается на берег. Шагнула — к нему, в его тепло, его силу, точно слепая, ткнулась носом в плечо, провела рукой по бархату халата, вдохнула запах, потянулась выше… Тяжелая ладонь, пробираясь сквозь ее кудри, ложится на затылок, и дрожащим губам становится тепло, жарко. О господи, сжалься надо мною. Как я решу это уравнение, если едва умею считать до трех. Ее ведут. Куда? Зачем?
Ресницы взлетели недоуменно. Пальцы скользнули, обрываясь, по маске.
