А когда примерно через полгода Эдред смог через знакомых передать потихоньку весточку в Юнатру о том, что Андрет жив-здоров и не бедствует, то ему, Андрету, стало решительно нечего больше желать от жизни.
Однажды при случае Андрет поинтересовался у Эдреда, случалось ли Ксанте выступать в суде по делу о кощунстве. Тот рассказал с видимым удовольствием:
— Собственно говоря, мы так и познакомились. Один не в меру сообразительный второй помощник накатал донос на первого, будто тот говорил, что он-де на одном из островов едал черепаховый суп и тот был чрезвычайно вкусен. А поскольку единственная в Венетте черепаха ксан-тина, помощник решил счесть это высказывание кощунством в адрес храма Тишины. Ксанту в суд притащил сам обвинитель. Должно быть, рассудил, что храм маленький и бедный, и от такого жирного куска не откажется. Но Ксанта — гм! не сочти за кощунство! — выказала в суде поразительную тупость. Сначала она вообще долго не могла понять, чего от нее хотят. А когда ей наконец растолковали, в чем дело, сказала буквально следующее… Погоди, я тогда специально записал, чтоб не забыть. Где у нас это дело? Ага, вот. Слушай… «Что вы можете сказать по поводу подтвержденных ранее свидетельскими показаниями слов обвиняемого, будто черепахи хороши в супе? — Что я могу сказать? Я вижу только один выход — сварить суп из Гесихии и попробовать его. Если он окажется невкусным, значит, слова обвиняемого — гнусная ложь. А если вкусным —'- придется признать, что это правда. Но, честно говоря, мне совершенно не хочется заниматься ничем подобным». В тот момент я подумал, что она будет моим следующим клиентом. Но как-то все обошлось. Судьи посмеялись и оправдали любителя деликатесов. Ну а потом она сама меня разыскала — ей, видишь ли, было интересно, часто ли у нас происходят такие истории. Когда выяснилось, что часто, она долго фыркала от возмущения, а потом спросила, что можно сделать…
Андрет впервые попал в Дивно Озерце на втором году своей службы у Эдреда. Дело было из разряда дурацких, вовсе не денежных, да к тому еще и опасных, так как касалось ни больше ни меньше, как храма правосудия Айда. Некий доброхот донес на шорника Вежжиса из Стременного переулка, будто вышеупомянутый шорник хвастался в кабаке, что он-де знает тайные слова, способные разом приворожить к нему любую женщину. В таком хвастовстве ничего из ряда вон выходящего не было, но вот дальше начиналось кое-что особенное. Вежжис будто бы говорил, что Дейя, первая жена Айда, научила его какой-то особой ласке, от которой женщины буквально сходили с ума. Все женщины также с молодых ногтей знают об этом особом удовольствии и стоит шепнуть любой из них на ушко «КАЛ» — то есть «Королевская Айда Ласка», как чона тут же пойдет за тобой, как пришитая, и не успокоится, пока не залучит тебя к себе на ложе. И дальше в том же духе. Вежжис клялся и божился, что ничего подобного не было вообще, а что касается женщин, он чрезвычайно робок и неопытен.
Читая донос, Андрет не знал смеяться ему или ругаться, а потому делал то и другое попеременно. Но Эдред не разделял его веселости.
— Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела, — сказал он. — Эта первая жена Айда нам еще боком встанет. Жрецы будут злые, как собаки, вот увидишь.
И через несколько дней Андрет понял, что имел в виду его хозяин. Нравы в храме Айда действительно были чрезвычайно суровыми. Жрецы считали, что скверну надо уничтожать со всевозможным усердием, не давая ей соприкасаться с порядочными гражданами. Поэтому они полагали, что лучше покарать невинного (который не мог быть совершенно невинным, раз возбудил подозрение в кощунстве, ведь очевидно, что дыма без огня не бывает), но ни в кем случае не оставлять ни одного виноватого разгуливать по белу свету. Одного тайного обвинителя и дурной молвы об обвиняемом было бы достаточно для немедленного вынесения приговора. Но, на счастье Вежжиса, дурная молва о нем не ходила, и поэтому защитников все же допустили к процессу.
Хотя, как на первый взгляд показалось Андрету, сделано это было исключительно для того, чтобы повесить не одного кощунника и сквернавца, а двоих. Имени обвинителя им не открыли, а искать других свидетелей запретили — «это приведет к недопустимым задержкам». Разрешили, правда, испытание каленым железом, но сам Вежжис при этом известии заорал благим матом, залился слезами и готов был признаться во всем и сразу, если бы Эдред не заткнул ему рот.
Теперь уже Андрет думал, что дело — труба, а вот Эдред как раз не унывал. Он заплатил кому надо и сколько надо, и на следующий день у них было имя доносчика — бондарь Дангс из Бочарова переулка.
— Будем покупать или пугать? — поинтересовался Андрет.
— Покупать или пугать поздно, донос уже есть, и назад его не заберешь — жрецы не отдадут, — отмахнулся Эдред. — Будем искать смертную вражду.
Андрет покивал, но без особого энтузиазма. Донос, сделанный по «смертной вражде», действительно не мог быть использован в качестве материала для обвинения. Беда в том, что «смертной» вражда могла считаться только, когда обвинитель при свидетелях не раз угрожал обвиняемому смертью или тяжким увечьем. Прочие же размолвки и ссоры не считались доводом достаточным для того, чтобы отвести обвинение, ведь «сама натура кощунника и сквернавца такова, что вызывает в других людях вполне понятную неприязнь и справедливое возмущение».
Но попробовать было надо, и Эдред убедил жрецов предъявить Вежжису список имен его друзей, знакомых и собутыльников, включая Дангса, и спросить, нет ли среди вышеперечисленный его смертных врагов. Вежжис, выслушав имена, начал бить себя в грудь и клясться, что все эти люди — его лучшие друзья, и хоть сейчас готовы свидетельствовать в его пользу.
Однако у жрецов было полно дел, кроме бедняги Вежжиса; они отложили процесс на несколько дней, а Эдред не думал сдаваться раньше времени.
— Какая тут может быть смертная вражда? — уныло возражал ему Андрет. — Бочаров переулок вон где — на горе. А Стременной — у самой гавани. Разные концы города.
— Тогда с какой стати он потащился на другой конец города пиво пить? — возразил Эдред.
— Бочки туда возил, — предположил Андрет.
— Ну и что? Отвез бочки, зашел в кабак, увидел незнакомого человека и подумал: «А напишу-ка я на тебя, приятель, донос»? Точно говорю, они раньше встречались!
Называть имя обвинителя обвиняемому им было строжайше запрещено. Так что Андрету пришлось выспрашивать Вежжиса обо всех его друзьях и приятелях из списка, якобы для того, чтобы собрать с них показания — где, как и с кем он познакомился. Дангса Вежжис едва припомнил — оказалось что они были родом из одного селенья неподалеку от Дивного Озерца, и не виделись вот уже лет двадцать. Вежжис даже понятия не имел, что Дангс тоже перебрался в Венетту.
