— Плесни еще, — приказал мастер, попробовав приподняться и упав обратно, на шаткое ложе.
Елена молча выполнила указание.
— А-а-а… — неопределенно проворчал Фигуэредо, жадно глотая уже чистое вино. Испарина выступила у него на лбу, щеки впервые на памяти ученицы окрасились чем-то, что можно было назвать тенью румянца. Как у настоящего туберкулезника.
— Да, — неожиданно четко и внятно сказал он. — Такие были. И много. Давно, очень давно. Но магия почти ушла из мира. Слишком много сил, много времени теперь надо, чтобы достичь в ней хоть каких-то высот. И прирожденный дар, без которого ничего не выйдет, сколько ни учись.
— Но все-таки они есть на свете?
— Да. Очень мало. И упаси тебя Пантократор встретиться с одним из них.
— Почему?
Чертежник взглянул на нее, не поднимая головы, неожиданно внимательным и острым взглядом.
— В бою нельзя одновременно крутить мечом и колдовать. Все равно, что одной рукой рисовать картину, а другой считать в бухгалтерской книге. Нельзя совместить несовместное. Нельзя разделить душу надвое. Да и незачем. Ведь если ты маг с хорошими задатками, тебе не нужно убивать самому. Однако…
Новый глоток, на сей раз мелкий, только губы смочить.
— Однако были те, кто стремился достичь совершенства и в том, и другом. И находились те, кому это удавалось. Была школа, которая учила, как сковать себя цепями самодисциплины. Отказаться от искушений. Постичь непостигаемое. Стать выше человека, уподобившись тени ангела. Этой школы давно уж нет. Погибла во время крушения прежнего мира.
— Но маги-воины все-таки существуют?
— Да. И молись, чтобы никогда его не встретить, — повторил предостережение фехтмейстер. — Секреты старой школы давно утеряны. А без них путь воина-мага — дорога в безумие. Их души больны, как у тех, кто злоупотребляет магическими переходами. Искажены, как у слуг Ювелира. Однажды я видел…
Он умолк.
Елена прикрыла глаза рукой, пытаясь справиться с ужасом, который проснулся в сердце. Ей опять вспомнился взгляд красноглазой ведьмы на корабле. Лишенный зрачков, и все же удивительно выразительный, кипящий эмоциями. Взгляд наглухо безумного создания, утратившего человеческую природу.
Что же это на самом деле? Магическая хрень? Или раздвоение личности, попытка разделить сознание для одновременного управления разными процессами? И как следствие — искусственно вызванная шизофрения?
— Жил-был один боец… — неожиданно сказал Чертежник, глядя в пустоту неподвижным взглядом.
— Не понимаю, — у Елены голова шла кругом. Хотелось уйти, даже убежать, вырваться из школы, больше похожей на склеп. Привести в порядок мысли, обдумать все услышанное.
— Ты кое-чему выучилась, — сказал мастер и посмотрел на Елену тем же пустым взором, который, как слепое зеркало, поглощал все и ничего не отражал. — Но ты по-прежнему не понимаешь, что такое путь воина. Я расскажу тебе одну историю. Ты видела ее финал, а сейчас узнаешь начало. Долей!
Последнее слово ударило, как наставническая палка. Елена вздрогнула и поспешила наполнить кружку снова. В этот раз Фигуэредо приложился к ней основательно, шумно, роняя капли на серую от пыли рубашку. Елена стояла у кровати, не зная, как себя вести. То ли сесть рядом (нет, пожалуй, плохая идея), то ли сесть на пол (неудобно), то ли стоять по-прежнему. Выбрала последнее.
— Жил-был бретер…
Жизнь сурова и редко случается так, чтобы природный дар совместился с возможностью раскрыть его в полной мере. Но все же случается. Так было с неким воином, который родился в семье потомственных бретеров и еще в колыбели играл отцовским кинжалом. Шли годы, мальчик продолжил традицию, прилежно шлифуя талант у лучших мастеров. Он стал опытным, затем известным, после — великим. Ему нравилось убивать людей, точнее — чувствовать свое превосходство, быть лучшим, повергать любых врагов, кем те ни были, сколько бы их ни было. И со временем, при жизни, мужчину стали звать величайшим из великих. Говорили, что он заключил сделку с Темным Ювелиром. Говорили, что дать ему заказ — все равно, что вычеркнуть человека из книги живых. Каждый юный фехтовальщик на все восемь сторон света мечтал повторить его успех.
Так шли годы, веселое, безудержное время, наполненное куражом, победами, звоном стали и золотом, которое не задерживалось в карманах, однако никогда не заканчивалось. А еще оно было щедро полито кровью виноватых и безвинных, но воина это не беспокоило. Во всяком случае, до определенного момента…
— А затем… — Чертежник снова заглянул в кружку.
Елена уже без напоминания долила, чувствуя, как полегчал кувшин. Пожалуй, хватит еще на одну дозу. Если мастер не опьянеет до беспамятства раньше. Но Чертежник теперь хлебал вино как Атос в приснопамятном разговоре с Д`Артаньяном насчет своей жены. И вид у него был такой, словно кругом вставали призраки минувшего.
А затем юность и зрелость как-то незаметно превратились в старость. Пока еще символическую, выраженную лишь в седине. И все же… Для всех великий бретер оставался воплощенной смертью. Но сам он чувствовал, что мышцы уже не столь крепки, связки теряют упругость, глаза больше не способны разглядеть мышиный хвост во тьме ночных улиц. И там, где раньше хватало одного разящего удара, теперь выручает лишь безупречное мастерство и многолетний опыт. Но хуже всего было не это.
Пришел день, когда боец понял, что больше не хочет убивать. Что он устал от смерти вокруг себя. Победы уже не радовали, а рыдания семей, лишенных кормильца мечом бретера, звучали в ушах громче и пронзительнее сладостного звона монет. Убийство превратилось в тяжелую работу, и стареющего бойца начали посещать мысли о том, что каждая смерть, что на его совести, расходится широкими кругами, отзываясь горем и нищетой. И он решил уйти на покой, попросив у старого бонома скромную награду за верную службу.
Об этом Елена слышала. Романтические баллады и сказания рисовали бретеров как прирожденных убийц, едва ли не поэтов смерти, что презирали труд и жили с одной лишь сабли. В крайнем случае, как фехтмейстеры. Бывало и такое, да, но в целом доходов от кровавой работы на проживание не хватало, особенно в столице, где мечники попросту демпинговали в жесточайшей конкуренции. Так что среднестатистический бретер должен был иметь побочный «бизнес», чтобы не протянуть ноги. Нередко случалось так, что какая-нибудь семья дарила хорошему бойцу лавку или откуп с определенного участка или промысла [33]. С этого воин и жил, а при необходимости откликался на зов патрона. Если бретер доживал до преклонных лет, что случалось нечасто, такая лавка становилась его пенсионом. Правда здесь крылась новая засада — старые счеты, кровная месть, молодая и наглая шпана, желающая славы победителя великих мастеров. Но тут уж как повезет.
Итак, бретер захотел уйти на покой, и боном, которому он служил много лет, уважил намерение безупречного слуги. Только подарил не лавку, но…
— Аптеку?! — не выдержала и переспросила Елена.
— Ну да, — воззрился на нее Чертежник. — Дело как дело, не хуже других. Люди болеют, помирают и готовы хорошо платить за лечение. Никто не хочет сдохнуть.
— Ну, просто… ну… — Елена прикусила язык, поняв, что едва не проговорилась о собственном прошлом.
— Так не мычи и слушай дальше, — сварливо заметил фехтмейстер. — Или выметайся.
Елена выметаться не стала, благо изображать живейший интерес не приходилось. История захватила, и женщина уже догадывалась, о ком идет речь.
Бретеру понравилось новое занятие. Очень скоро многие бойцы поняли, что именно здесь, в неприметной, чистой аптеке, они получат и хороший совет, и годное лекарство. А лекари торопились свести полезное знакомство с заслуженным воином, чтобы именно к ним он отправлял собратьев по нелегкому ремеслу для штопки многочисленных ран. Были, правда и люди, которые решили, что старик нынче легкая добыча. Они ошиблись.
