Магия, похоже, стоит дорого – девушка-гоблин опускается на одно колено, практически полностью выключаясь из боя. Впрочем, те, кто считает ее уязвимой в таком положении, очень скоро знакомятся с мечом сэра Томаса. Десять ударов сердца – и Генора-Зита снова на ногах; прав был их командир, гоблины быстро восстанавливаются. В бою она чем-то напоминает гадюку, отдавая предпочтение не рубящим ударам, столь любимым ее бронированным защитником, а колющим, с поразительной точностью находящим щели в доспехах противника. Клинки в ее руках черные, кривые – один длиной по бедро, второй короткий, почти кинжал. Они громко шипят, и попавшая на них кровь идет пузырями, истаивая черным дымом.
Удар! Удар! Удар!
Магия есть, а вот чудес – не бывает. Численное преимущество нападающих слишком велико, и исход боя предрешен.
Вот опрокидывается строй на правом фланге, там сошлись два отряда нападающих против одного защищающихся. Увы, преимущество местности нельзя использовать бесконечно, и теперь уже противник может атаковать сверху вниз, по склону холма.
Вот спотыкается, зажимая рану в ноге, Томас Турлоу. Прямой удар копьем пробил-таки двойной толщины броню. Его противники с радостными воплями бросаются вперед – и Генора-Зита взрывается атаками и всплесками магии с безумной, невозможной для человека скоростью.
Надолго ее не хватает.
Вот тает, исчезая, радужная, почти невидимая глазу, пленка магической защиты над лучниками сэра Джона Рэда. Виза-Ток, похоже, потерял сознание, исчерпав свои резервы, так что лучники – как, впрочем, и он сам – теперь беззащитны. Впрочем, они и так продержались дольше ожидаемого.
Вот рвется вперед, к упавшей Геноре-Зите – и сэру Томасу, разумеется, – Акут-Аргал, превратившийся в вихрь ударов, гоня перед собой волну темно-красного, почти черного, пламени. В каждой руке у него – по тяжелому, непривычного вида лезвию, странная помесь меча и топора, и пользуется он ими тоже непривычно, нанося рубящие удары не сверху вниз, а снизу вверх. Удары настолько сильны, что пропустивший их взлетает в воздух и летит спиной вперед, теряя на лету оружие. Его почти не пытаются остановить – от него бегут.
Он не успевает.
* * *
Исход боя предрешен. Однако бой еще не закончен.
«Сдохни!» – шипит Ральф Норман, и Джон Рэд в ответ ускоряет темп боя. Если посмотреть на его лицо сейчас – оно больше не будет жизнерадостно-красным. Землисто-серый, цвет смертельно уставшего человека. Краше в гроб кладут.
Удар! – ярость человека против брони, и ярость побеждает. Ремешок, удерживающий шлем Ральфа Нормана, лопается, и шлем съезжает на бок. Рыцарь пытается поправить шлем руками – поздно!
Удар!
Все, бой окончен. Отрубленная голова противника, кувыркаясь и теряя по дороге шлем, летит в сторону, из шеи бьет вверх фонтан крови, и нет больше Ральфа Нормана, рыцаря-клятвопреступника, личного врага Джона Рэда.
Сэр Джон опускает, почти роняет меч и тяжело опирается на него, словно на посох. «Копье» смыкается вокруг, готовое защищать – но защищать уже не нужно. Наемники – Джон Рэд был прав – бьются лишь за деньги.
Вот предводитель наемников, высокий воин в черненых доспехах, обменивается взглядами с бароном Джоном и показывает два пальца. Тот, помедлив для приличия, кивает. Назначено отступное, можно расходиться. Две марки на человека, деньги безумные – но такова цена жизни, лучше все-таки заплатить…
Сейчас наемники спокойно, твердо зная, что их не будут преследовать, уходят, и есть в этом деловитом покидании поля боя некая неправильность, та, что еще не так заметна в нынешних войнах, но будет определять лицо войн грядущих. Расчет. Можно продолжить бой, ради трофеев, но потери будут слишком велики, и все знают поговорку о загнанной в угол крысе. Дешевле уйти – и наемники уходят – не торопясь, ибо, пока они шли вперед, у них за спиной мародеры снимали доспехи с убитых врагов. Надо дать им время, поскольку известно, что сил для контратаки у противника нет, а доспехи стоят денег, и немалых. Это война, все честно.
С другой стороны холма, из узкой трещины, выбирается, тяжело дыша, брат Томас. Встает во весь рост, смахивает со лба пот и удивленно, словно в первый раз, озирается. Здесь, с высоты, и правда открывается прекрасный вид.
– Я сделал это! – изумленно произносит монах. – Господи, именем Твоим повиновалась мне… – Тут на лице его появляется выражение крайней подозрительности. – А не впадаю ли я в грех гордыни? – с сомнением в голосе произносит францисканец и поспешно опускается на колени.
* * *
Солнце поздней весны становится все жарче, и молодая листва с каждым днем разрастается все гуще, превращая поросшие кустарником склоны холма в настоящий лес. Впрочем, усилиями человеческими, кустарника за последнюю неделю изрядно поубавилось.
Стоя на вершине холма, Джон Рэд с долей неодобрения обозревает то, что раньше было рубежом обороны, а теперь превратилось в лагерь. И конца этому не видно.
Сначала, когда наемники убрались прочь, не забыв, на глазах у побежденных, обобрать трупы, свои и чужие, без разбора, двигаться было нельзя из-за раненых. Собственно, единственным, кто вышел из боя вообще без единой царапины, был гоблинский командир, оказавшийся феноменальным бойцом даже на фоне своих подчиненных.
Рыцарь вздохнул, прищурился и, после недолгих поисков, разглядел грузную фигуру Акут-Аргала, примостившуюся на берегу ручья, под небольшим водопадом. Сейчас на гоблине были лишь полотняные штаны, все прочее, отмытое и надраенное буквально до блеска, сушилось, в живописном беспорядке разложенное и развешенное на ветвях вокруг.
Гоблины не солгали – каждый из них в бою и вправду стоил десятка рыцарей, они дрались как бешенные псы, во славу своего непонятного Повелителя… а может, и просто так. Кто их поймет, этих гоблинов? Если до сражения на «демонов» глядели с опаской, то после место опаски заняло уважение. Заслужили, что да, то да. Сейчас во всем лагере не найдется человека, который сказал бы, что нелюдей следует предать огню.
Лагерь, да… За неделю раненые окрепли. Смертей почти не было, и тоже благодаря гоблинам. Виза-Ток, едва оправившись, велел тащить себя к самым тяжелым – и за это его уважали едва ли не более, чем за боевые заслуги. После каждого исцеленного, он по полчаса проводил без сознания, но сдаваться не собирался, и в результате почти никого не потерял. Почти.
* * *
Тогда, после боя, едва с него содрали шлем, Джон Рэд сгреб в охапку ближайшего из солдат и прошипел – нормально дышать он все еще не мог:
– Томас?
Естественно, его поняли сразу. Сэр Томас, воспитанник, и, можно сказать, сын. Кто-то метнулся прочь, по холму, между группами людей, пронеслось некое отдаленное подобие переклички.
